Время дальних странствий

У меня нет особой одарённости: феноменальной памяти, необычайной сообразительности. Если есть что-то сверх среднего, то это упорство и любознательность, стремление к правде и справедливости.

А бывает ли правда без справедливости?

Кураминская геологическая партия

Есть такая формула-перевёртыш: «Бытие определяет сознание». Как это понимать? Ударение на первом слове – один смысл, ударение на последнем – смысл прямо противоположный.

Одни философы уверены: бытием определяется сознание. Другие возражают: сознанием определяется бытие. Я думаю, разумней третье: единство бытия и сознания. Хотя есть и другие варианты.

Большинство людей зависят от условий жизни, приспосабливаются к ним. Но есть и те, для кого идеалы, принципы, сознание определяют бытие. С тех пор как меня изгнали из МГРИ, моё бытие и сознание находились в разладе. Бытие – неприкаянное. Положение в обществе – шаткое и зависимое от многих обстоятельств. Только в сфере умственной я более или менее был свободен.

Физически я чувствовал себя хорошо. Несмотря на худобу, по 20 раз выжимал левой и правой рукой двадцатикилограммовую гирю.

Много времени проводил в главной библиотеке республики. Там был хороший выбор книг по истории, философии, художественной литературе. И учить институтские задания там было удобно. Я применил свой метод. Сначала читал то, что мне интересно. Делал перерыв и переходил к учебному материалу.

Помимо всего прочего, я присматривался к стилю писателей, читал труды литературоведов. Заинтересовался формалистами, которые подсчитывали, в каких пропорциях классики употребляли существительные, глаголы, прилагательные. Понял, что в зависимости от целей надо менять стиль изложения. Хотя меня больше всего интересовали идеи.

Надеялся стать писателем. Понимал: для этого надо не литературный институт закончить, и не филфак, а набраться жизненного опыта за многие годы. Заделом на будущее завёл тетрадку (она затерялась), делая заметки на тему «Эволюция стилей и смыслов от Пушкина до Горького».

Однажды в солнечный день я направлялся привычным путём в библиотеку. Рядом с Домом офицера ко мне бросился человек средних лет и среднего роста. Он так радовался, словно я принёс ему подарок, тряс мою руку, улыбался, говоря, что очень рад меня видеть.

Я был озадачен, поздоровался и спросил: «И что теперь?»

– Как что? – он был странно весел и не пьян. – Споёте мне что-нибудь, пойдёмте.

У меня в голове вертелось: откуда он знает, что я люблю петь? В школе пел дуэтом с Володей Романовым песни, которые исполняли Бунчиков и Нечаев. У Володи был баритон, да и у меня тоже, но мне приходилось петь тенором. Особенно трудны были переходы в «Песне друзей» Хренникова: «Дует ветер молодо во все края».

Но как мог этот человек знать обо мне в те годы? А может быть, он слышал, как я, когда бывал один в доме Хачатуровых, подражал Лисициану в арии тореадора из оперы «Кармен» или Нэлеппу в арии Хозе? Неужели я так громко и отменно пою, что меня слышно на улице? Ничего не понимая, спрашиваю:

– Вы и вправду хотите, чтобы я спел?

– Ну конечно! – Он засмеялся.

– За последствия я не отвечаю.

– Пойдёмте, пойдёмте, – он засмеялся, взял меня под руку и потянул в сторону Дома офицеров.

Откуда он знал, что я здесь пройду? Кто-то следил за мной?

А если это в связи с моей работой в читинских геологических фондах? Неужели?! И что теперь?

Нет, не может быть. В таком случае взяли бы быстрей и проще.

Или это какая-то особенная операция КГБ? Нет, скорее всего, он шизик. Тогда врежу ему и убегу…

Я так и не решил, как поступить. Он обернулся ко мне, поторапливая, и вдруг взглянул за мою спину, глаза его округлились, он бросил мою руку, воскликнув:

– А-а-а… вот он!

Я оглянулся. К нам приближался темноволосый молодой человек с усиками, похожий на меня.

Странный незнакомец начал передо мной извиняться. Оказывается, он художественный руководитель местного коллектива. На гастроли приехал греческий ансамбль. Ему понравился солист, которого он пригласил на прослушивание и репетицию как раз на то время, когда я появился.

Так я не стал певцом. А может быть, и греком.

…Пребывание в Ташкенте было для меня чем-то похожим на курорт, тем более после Забайкалья и московских мытарств. Кажется, все дни были солнечными. Учёба давалась легко, возможно потому, что я впервые воспринимал её всерьёз.

Из Москвы я привёз небольшой аккордеон и порой наигрывал на нём чардаш Монти, ещё что-то и даже самодельный опус «Весёлый день» (помню мелодию до сих пор, но проблесков таланта в ней не нахожу).

В нашей многонациональной группе студентов никаких конфликтов не было. Ни национального, ни религиозного, ни политического разлада не наблюдалось. Напомню, шел 1955 год. Пройдёт лишь год, и на ХХ съезде КПСС будет подрублена идеологическая опора советского общества.