Время быть смелым

У меня мурашки по спине от такого предложения. Я не боюсь прогуливать школу или врать родителям — это не проблема. Я просто поверить не могу, что Артём Левин предлагает мне такое, что кто-то вообще мне такое предлагает! Тем более человек, которого я люблю.

Уже через час мы находим квартиру, а через полтора — валяемся там на большой кровати и едим картошку фри из Макдоналдса. Артём рассказывает мне про его партнёршу по фигурному катанию, про то, что она всё узнала, и как теперь плохо к нему относится.

— А как она узнала? — Спрашиваю я.

— Да как-то случайно вышло, заподозрила что-то… — отмахивается Артём.

Да это и неважно, как кто узнаёт. Важно только, чтобы теперь не убили. Я успокаиваю Левина, а потом перехожу к своим откровениям.

— Мне так хреново из-за того парня, — говорю. — Я поступил как трус. Я испугался… Но что мне было делать?

— Всем страшно, — снова очень серьёзно произносит Левин. — И я тоже трус, не меньший, чем ты. И я боюсь. Но так нельзя сейчас. Нельзя быть трусами. Нельзя каждому самому по себе. Если мы все будем по одиночке, нас точно перебьют. Так нельзя. Надо держаться друг за друга, понимаешь!

Я киваю, двигаюсь ближе к Артёму и обнимаю его.

— Я больше никогда не буду таким трусом! — Говорю ему на ухо. — Обещаю. Никогда больше так не поступлю. Лучше признаюсь, чем снова вот так… — я касаюсь губами его щеки. — Мой брат, они с друзьями нашли тот сайт и теперь хотят устроить что-то типа охоты на геев. Поэтому я и попросил тебя срочно удалить анкету. Я не знаю, что я мог ещё сделать. Что я могу сделать, чтобы прекратить всё это, эту травлю, эту ненависть, чтобы они хоть чуть-чуть стали понимать? Я правда хотел бы что-то сделать, но не знаю, что…

— Ничего ты не сделаешь, — отвечает Левин. — И я ничего не могу сделать. Никто ничего не может. А тем, кто мог бы, это всё не надо.

Мы живём так четыре дня: приходим в квартиру утром, уходим вечером, ночуем каждый у себя дома, а дни проводим вместе. И это самые прекрасные дни. Я так долго притворялся перед всеми, так долго был тем, кем не хотел быть, делал то, что мне не нравилось. А теперь, эти четыре дня с Артёмом, я впервые чувствую себя по-настоящему свободным.

Глава 21. Артём

Я возвращаюсь домой поздно вечером. Меня встречает встревоженная мама и слишком строгий взгляд отца.

— Где был? — Спрашивает папа.

— Да так, у друзей…

— У каких? — Настойчиво продолжает он.

— Да какая разница! — Отмахиваюсь я и хочу уйти скорее в свою комнату, но папа встаёт на пути.

— Как в школе дела? — Строго спрашивает он.

— Нормально, — отвечаю, — как всегда.

— На тренировках тоже нормально?

— Да. Что за допрос?

Я ловлю взгляд мамы — она качает головой и вздыхает.

— Ирина Васильевна звонила, — наконец объясняет папа, — спрашивала, как твоё здоровье. А вчера мама случайно встретила твою классную руководительницу…

Мне всё ясно. Всё понятно и теперь начнётся допрос с пристрастием. Ну как же они не могут понять, что мне просто невыносимо бывает иногда ходить в школу. Как же они не могут понять, что моя партнёрша по фигурному катанию оказалась жуткой гомофобкой и теперь на тренировках мне вообще лучше не появляться. И вот если они не понимают, то как же мне объяснить им!

Я иду в свою комнату — папа за мной. Он входит следом, стоит и ждёт, когда я буду готов к серьёзному разговору. Никогда. Никогда я не буду к нему готов, но говорить всё равно придется.

— Что происходит, сын? — Начинает папа. — У тебя проблемы? Артём, если есть трудности, скажи…

— Трудности? — Я не могу сдерживаться и передергиваю. Просто иначе я разревусь прямо перед папой. — Проблемы? Пап, вы ничего вообще не знаете!

— Так расскажи нам!

Он подходит ко мне, кладёт руку на плечо и пытается обнять, но я вырываюсь. Я одёргиваю руку, падаю на кровать лицом вниз и утыкаюсь в подушку. Папа осторожно присаживается рядом и гладит меня по голове.

— Артём, — отчаянно обращается он ко мне, — мы волнуемся! Ничего не знаем и не понимаем, да, но волнуемся! Что происходит? Почему ты не ходишь в школу?

— Потому что не хочу!

— У тебя проблемы в школе?

— Нет! — Я шмыгаю носом. — Пока нет.

— Так, — папа не терпящим возражений движением поднимает меня, разворачивает и усаживает на кровати. — Рассказывай! Сейчас же! В школе узнали?

— Нет, — отвечаю я, вытирая слезы, — но скоро узнают.

— С чего ты взял?

— Оля Волгина узнала, — пытаясь успокоиться и взять себя в руки, отвечаю я. — Она теперь ненавидит меня, ни во что не ставит и всем расскажет.

— Ну перестань, — пытается успокоить меня папа, — Оля же хорошая девочка… Почему ты думаешь, что…

— Да потому что, пап! — Перебиваю я. — Потому что она даже прикасаться мне к себе не позволяет. Ей теперь противно даже на одном льду со мной стоять, так что тренировки вообще в пролёте.

Папа ничего не говорит, кивает будто прикидывая что-то, будто раскладывая полученную информацию по полочкам, словно работник супермаркета — новую партию товара. Потом он вдруг как будто приходит в себя, обнимает меня, гладит по голове.