Время быть русским

Итак, уже раскрестьяненная, обескровленная Франция оказалась в одной связке с проходящим через экономическое раскрестьянивание, разбухшим от «лишних» людей Алжиром. Произошло, так сказать, наложение двух процессов. Дальнейшее нетрудно угадать.

В годы Первой мировой войны во Францию на работы прибыло 78.556 алжирцев, 42.840 индокитайцев, 35.506 марокканцев, 18.248 тунисцев, 3.590 мальгашей, 35.109 китайцев. В общей сложности колониальные и зависимые страны поставили Франции 220 тыс. человек (там же, с. 57).

Так было положено начало массовой цветной иммиграции. Многих из иммигрантов этой первой волны впоследствии, когда чуть спала потребность в рабочих руках, насильно депортировали из Франции. Но — увы, избавиться от возникшей зависимости оказалось невозможно, поскольку все породившие ее факторы остались и продолжали работать. Уже в 1921 году ввозить рабочую силу пришлось вновь, и в гораздо большем объеме: 1.532 тыс. человек (не только цветных). И далее — десять лет иммиграционного бума, в результате чего Франция вышла по импорту рабочей силы на первое место в Европе и на второе, после США, в мире.

После Второй мировой войны демографическая ситуация у французов не стала лучше. К 1968 году в стране проживало 619 тыс. арабов, 215 тыс. жителей Антильских островов, Мартиники, Реюньона. Потом пошли во все возрастающем количестве турки и негры. Возвращаться из «прекрасной Франции» на родину, в обстановку скученности и нищеты, никто из них не хотел. Все иммигранты в массовом порядке стали требовать и получать французское гражданство. С 1966 года натурализация пошла по 40 тыс. человек в год. Между тем, у всех гостей отмечалась высокая рождаемость.

О динамике роста числа иммигрантов во Франции дают представление такие факты. В 1851 году всех иммигрантов (тогда, в основном, европейцев) насчитывалось 379 тыс. человек, а в 1972 году — 3444,2 тыс. человек, в основном цветных. То есть за сто двадцать лет примерно десятикратный рост. Но в 1976 году их стало уже 4.196 тыс. (рост на 20 %), а в начале 1978 года 4.373 тыс. человек — рост на 25 % всего за шесть лет!

К чему вело все это во внутриполитическом аспекте? Фролкин результирует: «Сильная ксенофобия, возникшая в массах французов, главным образом в эксплуататорских слоях и в определенной мере среди некоторых категорий трудящихся, ненависть к алжирцам» (с. 218).

В 1973 году вспыхнули первые расовые столкновения в Марселе, во время которых были убиты 8 алжирских иммигрантов. Правительство, в лучших традициях христианского гуманизма, предало, разумеется, свой народ и встало на сторону «новых граждан». Как это произошло еще раньше в Великобритании, а до того — в США. Однако расового мира правительства-предатели себе этим не купили, а лишь ускорили инерцию вырождения автохтонных народов. Результатом капитуляции стал бурный, неукротимый рост цветного населения граждан Франции[7]. (Из личных впечатлений: когда я покидал галерею Нотр-Дам, это совершеннейшее воплощение духа европейского средневековья, дверь за мной закрывал араб.)

Прошло не так уж много времени — всего 20 лет после марсельского убийства алжирцев, и в 1995 году в Париже и по всей Франции загремели взрывы, подготовленные исламскими террористами. Бомбы взрывались в метро, на рынках, у школ; только погибших было более десятка человек. Правительство вынуждено было создать специальную антитеррористическую программу «Вижипират»…

В том же направлении, что и Франция, идут и другие страны белой Европы. Например, Германия, где мы наблюдаем одних только турок больше 2 млн. (в 1968 г. их было 205 тыс.), а ведь есть еще румыны, венгры, цыгане, евреи, югославы — в общей сложности более 7 млн. иммигрантов. В Швейцарии за 20 лет (1950–1970) три четверти прироста занятого населения дали иммигранты и лишь четверть — коренное население. Давно стали интернациональными Амстердам, Гаага, Брюссель, другие города Голландии и Бельгии…

СЛОВОМ, Европа стремительно меняет свой расовый облик, расовое содержание своей культуры и цивилизации. Процесс ширится. Для тех, кто видит в Европе лишь географическую или политэкономическую данность, в этом нет ничего страшного. Но для историка, социолога, культуролога, этнополитика данный факт равнозначен цивилизационной катастрофе, не уступающей по трагическому масштабу гибели Атлантиды.

…На европейском континенте есть мирового значения зловещий символ подобной катастрофы: это одно из чудес света — храм святой Софии Премудрости Божией в Константинополе, переделанный в главную мечеть Стамбула. Совершенство формы, насильно наполненное чуждым содержанием. Памятник культуры? Да, несомненно. Но какой: христианской? мусульманской? «общей»? Чьей: греко-византийской? тюркской? ничьей? чьей угодно? «просто человеческой»?