Время барса

— Не усугубляй, Вадик, это одно и то же!

— Ну вот: глядел он, глядел, а тут ему из того шарика прямо в глаз — как даст!

— Пьяным космонавтом, не иначе!

— Почти. Ракетой. Баллистической ракетой.

— Вадик, кончай трепаться, несешь какую-то околесицу, скоро перерыв закончится, надо хоть перекурить успеть.

— Курить вредно.

— Зануда.

— Девчонки, ну дайте порассказать! — В голосе Вадика слышались чуть ли не слезы, он просительно глядел на Лену Толокину.

— Пусть дорасскажет… — махнула рукой Лена. — Только побыстрее, Вадюша, мы же не на диспуте.

— Ну вот, — продолжил взбодренный Вадик, — мужчина этот почувствовал жуткую боль, подбежал к зеркалу, смотрит — а глаз ему выжгло! Насовсем!

Разъярился он, озверел просто, кочергу в камине докрасна раскалил, подбежал к тому кубику и в дыру каленую кочергу и сунул!

— Хорошо хоть, что не в задни…

— Ну Оля-я! — чуть не расплакался Вадик.

— Да не перебивайте вы! — прикрикнула на девчонок Толокина.

— Все. Не будем.

— Ну так вот… Выжег мужик кочергой что-то там, да и забросил этот самый непонятно как получившийся кубик в дальний чулан. Смотреть, что вышло, не стал: второй глаз, видно, пожалел. — Бовин заговорщически приглушил голос. — А через неделю все увидели высоко над землей? громадный человеческий глаз. Живой! Он смотрел с неба и неделю, и другую… Население, понятно, в панике, сектанты разные по улицам шатаются, народ мутят, бардак начался по всей земле страшенный: никто не работает, все конца света ждут.

— Многие его пожизненно ждут, причем с удовольствием, лишь бы не делать ничего, — прокомментировала Аля. — И если к назначенному часу не пробьет, загоревать могут так, что помрут от огорчения.

Вадик только пожал плечами, продолжил:

— Собрались тогда командующие всякие, начальники штабов и прочие офицеры — решать, что делать. Ну а поскольку все вояки думают только одним местом…

— Каким? — поддела Оля Сорока.

— Не тем, каким ты, поняла?

— Хм… А может, у меня оно как раз для этого и предназначено…

— Для чего?

— Для продвижения по жизни, понял? А у тебя…

— Девки! — прикрикнула на всех Толокина. Бовин глянул на девчонку раздосадованно, поджал красиво очерченные пухлые губы, произнес тихо и значимо:

— Дура.

— Сама дура! — беззлобно огрызнулась Сорока. — Ладно, досказывай. Что там с тем глазом вышло?

— Посоветовались те вояки, — продолжил Бовин с новым воодушевлением, — и решили общими усилиями создать жуткую ядерную ракету, каких еще не было, и — врезать ею по этому глазу. Чтобы порядок восстановить и свою власть тоже.

Сказано — сделано. Через пару недель запустили, прямо в самый зрачок! И — глаз исчез.

— И дальше что? — уже заинтересованно слушали девчонки.

— А ничего. Все.

— Как это — все?

— Сидит тот самый мужик, которому глаз выжгло, у камина и вспоминает, как совал в кубик, в тот самый, где голубая планета сама собою висела, раскаленную докрасна кочергу…

Девчонки замолчали. Тишина длилась с полминуты.

— И это весь рассказ? — спросила, наконец, Оля Сорока.

— Да. Все.

— Понятно. Это для умных штучка.

— Ну не для дураков же…

— Мудер же ты, Бовин.

— Чего?

— И мораль: не во всякую скважину зри, не во всякую дырку каленую кочергу суй. Масштабно.

— Ты дура, Сорока, поняла, дура! — взвился Вадик. — Это рассказ о том, что…

— Ну? О чем?

— Просто каждый человек неловким движением может сгубить нашу планету.

Случайно, по глупости. А она — прекрасна, мала и беззащитна.

— Ага… «Голубая, голубая, не бывает голубей…» — издевательски пропела Оля.

— А тебе завидно, да? — готовый сорваться в истерику, почти прорыдал Вадик. — Я же видел, как ты на моего Сашу смотрела, когда он меня у агентства встречал, видел!

— Ша, девки! Прекратили базар! — грубо рявкнула Лена Толокина. — Еще не хватало: три минуты до выхода, а они мужиков делить решили!

— А чего она… — запричитал было снова Бовин. — Коза!

— Ша, я сказала! Детский сад — трусы на лямках! Почему еще не готовы к показу?

— Да там же певец распрягается!

Как раз в это время безголосый певун, демонстрировавший на сцене все, что угодно, от хилого пупочка до волосатых ляжек, — все, кроме мастерства и таланта, закончил кривляний и тихонько свинтил под жидкие дежурные хлопки зала.

— Девочки, девочки, две минуты до выхода… Быстренько… — выпрыгнул откуда-то и заскакал вокруг, как мячик, кругленький и лысый администратор Сюркин.

— Аркадьич, все будет путем, — успокоила его Толокина. — Не боись.

Девочки-мальчики, у кого первый выход, приготовились…

…Зал окрасился сиреневым. Зазвучали характерные ритмы, на подиуме появился юноша в черном смокинге, с зализанными назад волосами, бледный и серьезный, как юный Мефистофель, еще не успевший сгубить ни одной шаткой души.

Музыка нарастала, вплетаясь в шелест дождя; прозвучало первое «amen», сцена словно ожила, переливаясь в лучах юпитеров от светло-сиреневого до густо-фиолетового, малинового, пурпурного…