Времетрясение

Траут был самоучкой, он даже школу не окончил. Так что я был немало удивлен, что он читал Шекспира. Я спросил, много ли он знает наизусть из этого прославленного автора. Он ответил: «Да, дорогой коллега, включая одну сентенцию, которая описывает человеческую жизнь так полно, что после нее можно было вообще ничего не писать».

«И что же это за сентенция, мистер Траут?» – спросил я.

Он ответил: «Весь мир – театр, в нем женщины, мужчины, все актеры» [8].

11

Прошлой весной я написал письмо одному своему старому другу. Я рассказал ему, почему я больше не могу писать, хотя уже много лет совершаю одну бесполезную попытку за другой. Этот мой друг был Эдвард Мьюир, мой ровесник, поэт и рекламный агент из Скарсдейла. В романе «Колыбель для кошки» я говорил – если чья-то жизнь без видимых причин переплелась с вашей и вы никак не можете расстаться, то это, вероятно, член вашего карасса, команды, которую собрал Бог, чтобы она для него что-нибудь наконец сделала. Эд Мьюир, несомненно, член моего карасса.

А теперь послушайте. Когда я учился в Чикагском университете после Второй мировой войны, Эд тоже там учился, но мы не встретились. Когда я переехал в Скенектади, штат Нью-Йорк, на работу пресс-секретарем в фирму «Дженерал электрик», Эд тоже туда переехал – преподавать в Юнион-Колледж. Когда я покинул «Дженерал электрик» и отправился в Кейп-Код, он появился там же, он вербовал участников в программу «Великие книги». Вот там-то мы наконец и встретились и, с Божьей помощью или без нее, я и моя первая жена Джейн стали лидерами группы «Великие книги».

А когда он стал рекламным агентом и переехал в Бостон, я поступил так же, не зная об этом. Когда распался первый брак Эда, то же самое случилось и с моим, и теперь мы оба живем и Нью-Йорке. Однако я вот к чему все это говорил: когда я отправил ему письмо про то, что больше не могу писать, он переделал его в стихотворение и отослал мне обратно.

Он отбросил мое приветствие и первые несколько строк, которые восхваляли книгу Дэвида Марксона, который учился у Эда в Юнион-Колледж. Я говорил, что Дэвиду не стоит благодарить судьбу за то, что она позволила ему писать такие хорошие произведения в эпоху, когда никого уже не проймешь книгой, будь она хоть самый распроклятый шедевр. Что-то вроде того. У меня не осталось копии письма в прозе. А вот оно в стихах:

Не за что благодарить Судьбу.
Когда мы уйдем, не останется никого,
Кто прочел бы каракули на бумаге
И понял, что они хороши.

Я болен, у меня нечто вроде
Пневмонии, когда не кладут в больницу, –
Я не могу писать, и в больницу меня не кладут.
Ежедневно я занимаюсь бумагомарательством,
Но сюжет не ведет никуда,
Куда бы мне хотелось.

Один молодой немец
Сделал из «Бойни номер пять» оперу,
В июне в Мюнхене будет ее премьера.
Я туда не поеду.
Мне не интересно.

Мне нравится бритва Оккама
И закон экономии, они гласят,
Что обычно самое простое объяснение феномена
Самое верное.

И теперь, благодаря Дэвиду, я поверил –
То, что я не могу писать, показывает,
Чем на самом деле кончается жизнь тех, кого мы любим.

А мы-то думали, что наш родной английский
Поможет нам добиться совсем другого.
Наш родной английский – фуфло.

Может, и фуфло.

Хорошо, что Эд сделал эту штуку с моим письмом. Расскажу еще одну отличную историю, приключившуюся с ним в те дни, когда он разъезжал по Америке как представитель «Великих книг». Он малоизвестный поэт, периодически печатается в «Атлантик мансли» и других подобных журналах. Однако вот незадача – он почти тезка очень известного поэта Эдвина Мьюира, шотландца, умершего в 1959 году. Не слишком искушенные в литературе люди иногда спрашивали его, не тот ли он самый поэт, имея в виду Эдвина.

Однажды одна женщина спросила его, не тот ли он самый поэт. Он ответил нет. Она была глубоко разочарована, ведь ее любимое стихотворение – «Укутывая своего сына». Штука в том, что автор этого стихотворения – американец Эд Мьюир.

12

Мне хотелось бы, чтобы не Уайлдер, а я написал «Наш городок». Мне хотелось бы, чтобы не кто-нибудь, а я изобрел роликовые коньки.

Я спросил А.Э. Хотчнера, друга и биографа покойного Эрнеста Хемингуэя, стрелял ли Хемингуэй в кого-нибудь (самоубийство не считается). Тот ответил: «Нет».