За письменным столом начальника КПП сидел немолодой капитан. Он молча разглядывал иностранца.
Их разделял по меньшей мере десяток лет. Штатский господин с изрядно помятой физиономией давно шагнул за рубеж, за которым людей деликатно называют пожилыми. Внешнее спокойствие далеко не соответствовало внутреннему состоянию, и не из праздного любопытства взгляд его все чаще устремлялся к опустевшему перрону.
С перрона доносились звуки марша, они постоянно звучали, встречая и провожая поезда. Музыка стихла, и после паузы диктор объявил, что до отправления экспресса осталось пятнадцать минут.
Капитан вздрогнул.
Обладатель тройки хотел сделать очередную затяжку, но сигарета погасла.
— Это называется попранием всяческих прав и норм приличия, — сказал он на чистом русском языке и поискал глазами, куда положить окурок.
Капитан пододвинул на угол стола пепельницу из светлой керамики.
— Пожалуйста, господин… ван Дорфен.
— Ваши подозрения — абсурд, нонсенс. За это придется ответить. — Выговор у него был безупречен. И если бы не мягкое, с картавинкой «р», господин ван Дорфен вполне сошел бы за русского. — Вы можете наконец объяснить, в чем меня подозревают? На каком основании арестован полномочный представитель солидной фирмы?
— Вы не арестованы.
— Тогда отпустите меня. Немедленно отпустите. Черт знает что получается. Я и не арестован, и меня не отпускают! До отправления поезда остается десять — двенадцать минут. Послушайте, господин капитан…
— С вами разберутся.
Ван Дорфен на некоторое время притих, извлек из мягкого кожаного портсигара новую сигарету, понюхал, но раскуривать не стал и снова положил в портсигар.
— Уму непостижимо. — Он покачал головой и потер рукой высокий, в морщинах, с залысинами лоб. — Я — злоумышленник! Неужели во мне подозревают подпольного торговца марихуаной, гашишем или другим снадобьем? Обыщите. Произведите строгую ревизию… или, как это у вас называется, досмотр…
Капитан по-прежнему молчал.
Ван Дорфен выходил из себя: то вскакивал, то опять опускался на стул, при этом громко щелкал пальцами, как пастушьим бичом. И говорил, говорил без умолку, примешивая к русским немецкие слова и целые фразы.
Капитан, откинувшись на спинку кресла, молчал. Он словно врос в это кресло и сейчас напоминал уставшего после суточного дежурства немолодого офицера, которому до смерти опротивели все эти ван дорфены, сомнительные туристы и прочие бойкие людишки, попадающие в поле зрения опытного старшего контролера. Лишь внимательно приглядевшись, можно было заметить, что поза капитана отнюдь не напоминает положения отдыхающего — наоборот, напряженная спина и пристальный взгляд пытливых глаз. Капитан припоминал нечто очень важное, настолько важное для него, что не замечал, как без конца собирал и расправлял морщины на лбу, хмурил светлые брови и при этом совсем не реагировал на поведение иностранца.
Пока ван Дорфен щелкал пальцами, вскакивал и садился, чтобы через секунду-другую вскочить снова, в соседней комнате майор Гаркуша, поминутно глядя на наручные часы, докладывал Сурову, на каком основании задержал для выяснения личности представителя зарубежной фирмы.
Суров сознавал, чем может кончиться для Гаркуши, а заодно и для него лично, инцидент с иностранцем, если выяснится, что он, этот необычный инцидент, порожден недоразумением и по глупейшему стечению обстоятельств задержан действительно представитель известной зарубежной фирмы, поставляющей оборудование для нового завода на многие миллионы долларов.
— Он иностранец. По всем признакам. И паспорт у него не поддельный, и наша виза в порядке. — Майор, очевидно, представлял меру ответственности, как, вне всякого сомнения, и понимал, что отныне, после доклада старшему начальнику, делит ее с ним.
— Может, не нужно? — спросил он вдруг.
— Что — не нужно?
— Есть еще время, товарищ подполковник. Извинимся, посадим в поезд, а пока он доберется до Москвы, наведем нужные справки.
Предлагался выход из создавшегося щекотливого положения. Но компромиссное решение было чем-то вроде почетной капитуляции. Эта неожиданная сверхосторожность Сурову не понравилась.
— Пришлите ко мне капитана, — требовательно проговорил он. — Побеседую с ним. А там видно будет.
— Нельзя задерживать поезд. Вы не успеете.
— Когда следующий на Москву?
— Скорый? В двадцать три тридцать.
В комнате стало тихо. За стеной гудел вокзал, грохотал динамик, оглушая пассажиров веселой музыкой.
Майор беспокойно топтался, глядя на неторопливого подполковника внимательными глазами и умело скрывая удивление: вместо того чтобы воспользоваться оставшимися до отхода поезда минутами, тот взял со стола карандаш и стал вызванивать по пустому стакану дробь.
— Мне нужен капитан! — воскликнул и положил карандаш на прежнее место.
За окном взревел тепловоз, и рев его слился со звоном станционного колокола.
— Ушел. — Губы Гаркуши искривились в гримасе недовольства. Сорвавшееся слово сопроводил вздох сожаления. — Разрешите идти?
От стрелочного поста доносился перестук колес — экспресс набирал скорость.