Временно исполняющий

Едва ушел этот наряд вместе с дежурным, не успела закрыться дверь канцелярии, как без стука вошла незнакомая женщина и еще с порога, смеясь, воскликнула:

— Юра!.. Ах ты боже мой!.. Юрочка!..

— Я, конечно. Здравствуйте, Екатерина Егоровна. Тоже рад видеть вас.

Суров с трудом узнал жену Ивана Васильевича, «мадам командиршу», как, неизвестно за какую провинность, Вера окрестила ее. Что сделали годы с Катей Мелешко! Куда исчез иконописный лик с огромными синими, как вода в Круглом, глазами? Лишь следы остались от былой красоты.

— А ты все такой же, — пропела Екатерина Егоровна. — Подтянутый, красивый. Не то, что мы…

— Ну что вы, Екатерина Егоровна!

— Полноте, Юра… И почему ты величаешь меня по имени-отчеству? Может быть, теперь так надо… — Она грустно улыбнулась. — Извините…

— Вы меня извините. — Суров подошел к ней, обнял и расцеловал в обе щеки. — Извините, Катя, что-то я не в своей тарелке. Видно, старею.

— Это мы стареем, Юра. Мы с Иваном. А ты, Юрочка, — можно мне тебя так называть? — И, не дождавшись кивка, продолжила, будто истосковавшись по собеседнику: — Ты еще молод, тебе жить да работать.

— Смотря что под этим подразумевать. Если годы, то не так уж и мало прожито, — ответил Суров серьезно.

— Нам бы твои годы. Уж ни за что на свете не повторила бы я свою жизнь. И ему бы не позволила, Ивану моему. — Она вздохнула. — Пролетели наши годочки, не догнать, не вернуть. Ты поездил, белый свет повидал. А мой прирос к одной заставе. Я не жалуюсь, нет. И знаешь, не корю, хотя, конечно, военный человек должен расти. Иначе он, извини меня, дурак и бездарь. А о моем Иване ни того, ни другого не скажешь. А сидит. На всю жизнь засел. Другое дело — я, учительница младших классов. С этой профессией не зазорно доработать до пенсии. А ведь мог бы Иван каких-то высот достигнуть. Мог бы! — воскликнула она с такой горечью, что Мелешко с беспокойством посмотрел на нее. — А попробуй спроси, почему засиделся, как девка в невестах, и ничего вразумительного не услышишь.

Мелешко поморщился, точно проглотил что-то кислое.

— Оставь этот разговор, Катерина. Какой смысл? Теперь уже выше не прыгну. И Юрию Васильевичу не очень-то интересно это выслушивать. Поздно сокрушаться. Поздно.

Екатерина Егоровна дослушала до конца.

— Будь добр, Иван, не перебивай. — Она обернулась к Сурову. — Тебе слушать не надоело, Юра?

Сурову не надоело ее слушать. Однако стало не по себе от этой запоздалой жалобы. Невольно возвратись мыслями к возложенной на него Карповым миссии, Суров не на шутку смутился — представил, как обидит человека, сделавшего ему в свое время столько добра.

— Поверь, не надоело, — сказал он, чтобы не обидеть Екатерину Егоровну. — Но теперь действительно смысла в таком разговоре нет. Иван Васильевич прав.

— Вот видишь! — Иван Васильевич даже обрадовался поддержке.

— Ивану — поздно, тебе — в самый раз. Ты же знаешь Ванину натуру: носом будет землю пахать, но застава окажется в передовых. Если человек не кривит душой, от работы и ответственности не отлынивает, люди всегда воздают ему по достоинству. Должны, во всяком случае, воздавать. И Иван ходил в передовых и знаменитых.

— Катя! — перебил ее Мелешко.

— Нет уж, милый, я долго молчала. Теперь скажу. Ходил, говорю, в знаменитых. Ему — почет и уважение, заставе — первейшее внимание. Сюда — лучших новобранцев, лучшую мебель. И начальство в первую очередь привозили сюда. Да что я рассказываю? Сам прекрасно все знаешь. Сам небось недобрым словом Ваню поминал, если, случалось, провинившегося у него солдата перебрасывали к тебе перевоспитывать. Сколько приходилось слышать в глаза и за глаза: «Мелешко придворной заставой командует. Как вареник в масле катается». А «вареник», — она посмотрела на мужа, — по пять часов в сутки спал, на мумию смахивал. Можешь хмуриться, Ваня, но Юре я все выложу. Всю правду.

— Как будто он не знает. Оставь, Катя!

Как ни протестовал Мелешко, Екатерина Егоровна стала рассказывать, как, спохватившись, муж сначала осторожно, а затем уже напрямую стал говорить Карпову, что затея со строительством домика — ненужное дело. Даже больше того — вредное. Да и не только это говорил.

Мелешко разволновался и не знал, как остановить жену.

— Катя, перестань! Прошу тебя! В конце концов это не твое дело!

— Что значит — не мое?! Мое! И его, — она показала рукой на Сурова. — Ты разбирайся, Юра. Разве это правильно, если по справедливости? Кому-то захотелось прослыть новатором, а Мелешко добывай стройматериалы, рабочих, Мелешко срывай плановые занятия, потому что кому-то хочется поспеть к некой торжественной дате. А в результате к Мелешко же претензии. Извини, конечно, что вмешиваюсь не в свои дела, меня они будто бы действительно не касаются, и в самом деле я Карпову не указ. Но Ваня тебе, поверь, слова не скажет, постесняется. Ты посмотри, на кого он стал похож. Теперь его делают козлом отпущения. Не лучше ли уж честно сказать: «Пришло твое время, майор Мелешко». И мы уйдем. — Она украдкой вытерла слезы. — Что с тобой, Юра? — вдруг с тревогой спросила она. — Лица на тебе нет.

— Устал.