Временно

Вдруг среди ночи раздается какой-то дикий грохот, крики, а следом за ними — вопли ужаса и отчаяния. Я быстро перебинтовываю свое раненое бедро и поднимаюсь наверх. Поначалу я думаю, что снова произошел захват. Но оказывается, что тут не вопят от ужаса, а, наоборот, смеются, надрываются от хохота, перемежающегося рыданиями. Но это слезы не отчаяния, а радости. На носу корабля какая-то женщина стоит так уверенно, точно она стояла тут всегда и будет стоять вечно, а если захочет уйти, то уйдет, но обязательно вернется. И это само собой разумеется. Именно в тот момент, когда я начинаю восхищаться открытым океаном, когда я занимаю свое место в команде, когда я учусь вязать всякие морские узлы и когда вот-вот произойдут перемены, которым я поспособствовала самолично и даже капитан предложил мне подумать о будущем, я вижу, как Перл поднимается на нос и заключает эту женщину в объятия. Дарла вернулась.

Я больше не заменяю Дарлу, которая гостила у своих дедушки и бабушки во Флориде.

— Никогда не выйду на пенсию, — говорит она и срывает зубами крышку с бутылки сидра. — Слишком много свободного времени.

Она привезла сувениры для всех — и это клево. Снежный шар — капитану. Отрубленный палец — Перл. Коробку соленых ирисок — людям, которых, по сути, даже не знает. Я собираю себя в кулак, снова впечатляюсь командным духом этих пиратов и понимаю, как мне не хочется их покидать.

Завтра моя работа здесь заканчивается, поэтому я собираю вещи. Мне выдали последнюю зарплату — одну крупную монету. Меня выбрасывают за борт вместе с вещами примерно в полдень. Перед этим Дарла благодарит меня за то, что я подменила ее.

— Насколько я знаю, ты редкий бриллиант, — говорит она и в качестве благодарности сама бросает мне спасательный круг. Он уплывает куда-то далеко-далеко. — Это просто работа, ничего личного.

— Нет ничего более личного, чем просто выполнять свою работу, — отвечаю я.

Вместе со мной они выбрасывают за борт и человека с длинными кудрявыми волосами. Морис — настоящий попугай — вернулся целый и невредимый, в полном боевом оперении, кружит под парусами, щебечет и поет.

Человек смотрит на меня с таким выражением, будто хочет сказать: ну, я же тебе говорил.

Я снова смотрю на капитана пиратов, на Перл и на своих новых друзей. Перл отворачивается. Капитан показывает мне большой палец. Это не то прощание, которого я ожидала, но я вообще не ожидала прощания. И мне неловко в этом признаваться.

— Прощай, Перл! кричу я, но она слишком занята разговором со своей лучшей подругой.

Теперь я понимаю, как мало у нас с Дарлой общего и насколько мы не похожи. Она уверенно скачет по палубе, точно лошадь, ее волосы собраны в пучок, только мелкие прядки выскальзывают из него, и вот они-то слегка напоминают мои. Я всегда могу найти такую прядку у себя. Несмотря ни на что, я улыбаюсь. Когда я уйду, здесь останется только маленький завиток.

Мы с бывшим Морисом стоим на доске. Я боюсь прыгать, но в наши спины уже упираются мечи, поэтому я просто расслабляюсь и падаю. Он хватает меня за бедра, и мы тут же врезаемся в океан. Соленая вода заливает мне уши. Я уважаю этого человека за его ясновидение. Я так не умею. «Они отправят тебя прогуляться по доске», — сказал он почти месяц назад. И вот оно так и случилось. Эта доска стала тенью мира, который мы оба покинули. Его простертой вдаль призрачной рукой.

Мы погружаемся дальше, и целый мир простирается под нами. Глубокий, переполненный собой мир, который начинает заливаться прямо в меня. Морская болезнь. Пираты не мурчат. Я открываю глаза и вижу, как шевелятся губы бывшего Мориса, а из ноздрей вырываются маленькие пузырьки. «Плыви, — как будто говорит он, — плыви, точно это твоя работа». Его длинные волосы, как водоросли, качаются вокруг лица. А мне кажется, будто я лежу под большим деревом в погожий летний денек и вокруг слышится шелест листьев, свист птиц и гудение жуков, а высоко над деревом летит самолет, и тощее каноэ стоит, уткнув нос в заросший травой берег озера. Мои глаза закрываются.

Первая работа

Мать устроила меня на первую работу, как и ее мать — ее.

Мы делаем свою работу и уходим, — заявила она и развернула передо мной целое генеалогическое древо временных.

Вот тетушка с пачкой своих резюме. Бабушка с бумажным стаканчиком кофе. Прабабка за столом с табличкой, на которой значится чужое имя. «Заполнить», — написала она твердым и ясным почерком на обороте фотографии.

— Я заполняю, — объяснила мама, — и ты заполняй. Видишь, вот так.

Ей даже объяснять не пришлось. Я все уже знала, всем своим нутром, кончиками пальцев, спинным мозгом, как любой человек понимает о себе нечто, еще не облаченное в слова. Точно так же, как знала, что всю жизнь обречена находить себя в чем-то новом, постоянно становиться кем-то другим, как это делали мои предки и предки моих предков. Я это знала, еще когда моя макушка едва доставала до кармана на юбке матери, в недрах которого хранились яркие фломастеры.

Мы часа три ехали в какую-то глушь. По дороге остановились перекусить, и мать сказала:

— Закажи сама, я тебе доверяю.