Времени нет

– Нет. То, что есть у вас – это еще даже не машины, а механизмы. Они служат лишь для того, чтобы немного облегчить труд рабов и животных. Наши машины гораздо умнее. Есть даже такие, которые помогают человеку считать и принимать решения…

Это очень удивило Орит:

– Принимать решения? Значит, они умнее человека?

– В чем-то да.

– Но тогда ваши машины опасны. Когда они поймут насколько слаб человек, то уничтожат его.

– Зачем им это делать? – немного опешил Антон Сергеевич от такой прозорливости.

– Как зачем? Это закон природы – тот, кто слабее, уничтожается.

– Но машина – не часть природы.

– Почему? Ее ведь сделал человек, а он часть природы, значит и машина – часть природы и должна подчиняться ее законам.

– Но, милая Орит, это же софистика…

– Почему же? Видишь вот этот персик? – она взяла фрукт. – Теперь я его съедаю… – откусила кусочек, прожевала и проглотила.

– Очень интересно…

– Персик – часть природы. Я тоже. Надеюсь ты не будешь этого отрицать?

– Ни в коем случае!

– Значит, часть природы взяла у природы другую ее часть, переработала, и… То, что получится в результате, тоже будет частью природы?

Он поморщился.

– Ох, не к лицу тебе этот натурализм…

– Всего лишь эмпирический подход, – Орит ждала ответа.

– Ну да, да. Безусловно. Результат взаимодействия тебя с персиком тоже будет частью природы, – подтвердил Антон Сергеевич, улыбаясь – он уже понял, к чему она клонит.

– Так вот и человек, дитя природы, берет у природы дерево или железо и перерабатывает его в машину. Значит машина – тоже часть природы! – Орит торжествовала.

Он делано возмутился:

– А вот это уже чистой воды демагогия!

Она безразлично пожала плечами и принялась доедать персик.

4

7 января 1983 года Антон проснулся в Ленинграде, в квартире родителей жены, к которым они приехали на две посленовогодние недели. Квартира была небольшая, но по ленинградским меркам считалась роскошной, тем более, что находилась почти в центре, у Пяти Углов, чем родители жены гордились чрезвычайно.

Прихожая с рогами лося и чучелом совы. Кухонька с газовой колонкой для нагрева воды. Скромная гостиная без окон, но со старинным секретером, который достался теще от ее предков-дворян. За его гранеными стеклами – хрусталь и фамильный фарфор. Спальня родителей с самодельными книжными полками во всю стену. Бывшая детская его жены, отделенная фанерной перегородкой с дверью от гостиной.

Эта комнатка, прозываемая в семье «кельей», была настолько крохотной, что в ней как раз помещались односпальная кровать и тумбочка. Окно выходило в классический петербуржский двор-колодец.

Жена спала на своем девичьем ложе, а для него на ночь ставили раскладушку, и свободного места в комнате не оставалось совсем. При этом потолки были четыре метра c лишним, и Антону хотелось положить помещение на бок, тогда его объем можно было бы использовать гораздо оптимальнее.

Жене комнатка нравилась. Она говорила, что к полумраку привыкла с детства, и он ее успокаивает. На Антона же бледный свет, отраженный стенами «колодца», действовал угнетающе. Раскладушка тоже уюта не добавляла.

В самый первый их приезд он было попросился ночевать на «сталинском» диване с высокой спинкой в гостиной. На это жена заявила, что она, так и быть, уступит ему кровать, раз он такой принц на горошине, а сама с удовольствием будет спать на раскладушке с роскошным матрасом. Разумеется, это предложение пришлось отвергнуть…

Антон открыл глаза и увидел кусок тоскливого, серого неба вверху колодца. Он повернулся на другой бок. Раскладушка предательски заскрипела пружинами. Жена то ли проснулась от этого звука, то ли уже не спала.

– Доброе утро, дорогой, – предупредила она его попытку поспать еще.

– Для кого доброе, а для кого не очень, – пробурчал Антон в подушку.

– Ты же понимаешь, что истинная причина твоего дурного настроения – это разлука с твоим треклятым Буратиной? – она нарочно склоняла несклоняемое, чтобы досадить ему. – Ничего. Всего неделя осталась. Потерпите, Антон Сергеевич. У нас еще обширная программа. Мне нужно зарядиться Ленинградом минимум на полгода.

Первая неделя нового года у них была насыщена посещениями музеев, театров и обоих залов филармонии, а также встречами с друзьями ее детства и юности. И неизвестно еще, что было хуже: пытка классикой или эти встречи…

Жена села на кровати и продолжила мечтательно:

– А в понедельник папин оркестр играет Рахманинова в Большом зале…

– «Папин оркестр», – передразнил он ее. – Сидит человек где-то в последних рядах со своей скрипочкой, его и не разглядишь. Слушай, а зачем их там так много? Для шума что ли?

– Что это еще такое – «для шума»? – ее брови удивленно поползли на лоб.

– Ну ты сама посуди: зачем там вся эта толпа, размахивающая смычками? Неужели ты думаешь, что там у каждой третьей скрипки свой голос? Я думаю, они там только для того, чтобы оркестр звучал погромче.