Вредители

– Вот видишь, сынок,- сказал на это дедушка, ласково улыбаясь,- на что-то твой старенький отец ещё способен.

Засадить его в тюрьму не смогли и на этот раз. А может, просто решили не возиться с этим вонючим стариком, который и так скоро помрёт от причин естественных. Пускай доживает!

И в конце концов - разве не такие люди, как он, строили новую Японию после Реставрации Мэйдзи?

***

Кимитакэ уже было почти пятнадцать лет, он почти всё понимал и потому хорошо запомнил, что произошло.

К тому же, после смерти бабушки между ним и стариком стало ещё больше доверия - хотя мать, отец и братья теперь тоже перебралась в старый особняк, чтобы сэкономить и заодно не смущать Ассоциацию Соседей излишней роскошью. Слуг теперь осталось только трое, зато вместе с семьёй переехали оба кота.

Дедушка обожал толковать о вещах, которые возмущали отца - как возмущает евнуха даже самая невинная песенка о любви.

Иногда он даже просил Кимитакэ показать что-нибудь из его работ - “то, что сам считаешь лучшим”.

Он никак не комментировал увиденное. Просто какое-то время любовался работой, а потом возвращал. И почему-то это казалось лучшей похвалой.

Отец всю жизнь писал угловатым школьник почерком. Увлечение Кимитакэ он сдержанно одобрял, но постоянно его подначивал - дескать, каждому полезно владеть каким-то ремеслом. Можно малевать вывески для публичных домов и раменных или писать за других рекомендательные письма для потенциальных работодателей. Ведь старомодные владельцы компаний до сих пор уверены, что характер работника можно определить по почерку.

Кимитакэ долго и бесплодно пытался объяснить отцу, что почерк и характер не могут связаны и что при должном упорстве можно освоить любой почерк, хоть классический, хоть неумелый. Причём неумелый подделать куда сложнее.

Отец в ответ возражал, что Кимитакэ не видит этого Например, - хватит ли у кандидата хитрости нанять профессионального каллиграфа.

Дедушка, напротив, считал ненужные вещи проявлением подлинного аристократизма и высокой культуры. Потому что человек низкий жизнь проживает, а культурный - стремится её украшать.

***

Это случилось душным, звенящим от напряжения летним вечером. Не помогала даже дверь, распахнутая в садик. Сам воздух пропитан был ужасом.

Много позже, сидя над дневником и вспоминая этот эпизод, Кимитакэ задумался - точно ли воздух был пропитан ужасом или стал таким уже в воспоминании? Быть может, так и работает сильное потрясение - словно чай, пролитый на страницу, он окрашивает в свой цвет испуга и прошлое, и будущее, так что мы начинаем вспоминать их совсем по-другому. На этом могут быть основаны легенды о вещих снах и тревожных предчувствиях - ужасное происшествие просто окрашивало воспоминания несчастливого дня в свои краски.

И именно это объясняло, почему люди, несмотря на все предвестья бед, чуяли их - но не делали ничего, чтобы предотвратить.

Письмо пришло с вечерней газетой. Газету дедушка просмотрел и отшвырнул - он читал только те статьи, в которых упоминался он сам, и ещё роман с продолжаением на предпоследней странице. Но сейчас ему было не до литературы.

Вместе с газетой пришло письмо - большая редкость в то время. На конверте из неожиданно дорогой и плотной для военных времён бумаги, стоял только адрес и имя, старательно выписанные в не очень популярном стиле чжанцао.

На почте конверт специально завернули в газету, чтобы не вызвать подозрений у излишне ретивых активистов Ассоциации Соседей.

Дедушка держал запечатанный конверт двумя пальцами и смотрел на него, как на величайшую драгоценность.

– Кто знает, внучек, может быть, это от женщины…- мечтательно произнёс он.

– От какой женщины?- спросил Кимитакэ.

– Сейчас вот узнаем. Пахнет,- Садотаро понюхал конверт,- почему-то глицинией.

Он нацепил пенсне и долго искал канцелярский нож - потому что рвать такой прекрасный конверт было бы непристойно. В конце концов Кимитакэ не выдержал и сбегал за своим. Садотаро осторожно разрезал бок конверта, потом поднялся и подошёл к открытой двери, что вела в сад.

Почему-то все важные или хотя бы проникновенные письма хочется читать на пороге в сад, словно хэйянские аристократы, и чтобы луна выглядывала из-за чёрной вязи ветвей - тем более, что как раз стояло роскошное полнолуние.

Он достал из конверта лист такой же изысканной рисовой бумаги. Обратная сторона была чистой. Развернул. В письме был написан один-единственный иероглиф.

Кимитакэ запомнил этот иероглиф на всю жизнь. Но не записал его в дневник и никогда никому не говорил, что это был за значок.

Поэтому мы не знаем, что именно там было.

Какое-то время старик просто озадаченно рассматривал бумагу.

А потом внезапно иероглиф ответил.

Он вздрогнул. А потом вдруг быстро, как язык лягушки, хватающей комара, вырвался из страницы и врезался старику под горло.

Садатаро захрипел, выронил конверт и листок, замахал руками, пытаясь удержать равновесие.

Но было слишком поздно.

Чернильная синева расползалась по горлу. Он захрипел, задыхаясь, взмахнул руками в последний раз и рухнул прямо на пороге.

Подёргался ещё. И утих.