Враждебный портной

А ведь он прав, вздохнул Каргин, как если бы эта невозможная речь не являлась плодом его больного (какого же еще?) воображения. И насчет свободы, и насчет коррупции.

Он давно присматривался к представителям так называемого «креативного класса», хотя и не вполне понимал, в чем, собственно, заключается их креатив и почему они — «класс»? Были отдельные яркие экземпляры, вроде Романа Трусы. Остальных, просиживающих в банках и офисах штаны, вполне можно было уподобить этим самым никаким, точнее, не заслуживающим внимания штанам. Иногда серым и обвисшим, как жизнь без перспектив — с лезущими нитками несделанных дел, долгов по кредитам, служебных и бытовых дрязг. Иногда — спущенным на талию, то есть с надеждой съехать в более комфортный и обеспеченный мир. Выгодно жениться, смыться за границу, выиграть в лотерею десять миллионов. Иногда — с длиннющей до колен мотнёй и задницей мешком — символами невостребованной энергии и — одновременно — бесхозности любой энергии в современной России, повернувшейся задницей, а то и тюремным бетонным мешком к собственной молодежи. Иногда — каким-то совсем бесформенным, будто бы спортивным, но так рельефно вспученным на известном месте, что сразу становилось ясно: ничего нет за душой у носителя этих неприличных штанов, кроме молодости, то есть того, что проходит быстро, незаметно и навсегда.

Трусы первичны, подумал Каргин, а штаны вторичны, потому что трусы ближе к телу.

И не только к (молодому) телу, но и к (молодежной) политике.

Левославие — такую умеренно-националистическую, в меру православную и сдержанно­-радикальную идеологию для российской молодежи разрабатывал неугомонный Роман Трусы, пока его с бюрократической формулировкой: «...за грубое однократное нарушение дисциплины» — не поперли из администрации президента. В Сеть просочился текст записки, будто бы поданной им через голову начальства президенту. «Только левославие, — убеждал президента Роман Трусы, — способно смешать айпад, нательный крест и бейсбольную, какой не играют в бейсбол, биту в безалкогольный, но энергетически позитивный напиток, который придется по вкусу и офисно­болотным либеральным ужам, и коммунистическо-жириновским соколам, и безработным бирюлевским качкам, и сонным студентам-егэшникам, и дремучим селянам из умирающих деревень». Роман Трусы просил отмашки на внедрение в информационное пространство термина «наша левославная молодежь», предлагал немедленно провести учредительный съезд новой общественной организации — Всероссийского союза левославной молодежи — ВСЛМ. Левсомол при грамотном руководстве, полагал он, имел все шансы превратиться в то, чем являлся в свое время в СССР комсомол (ВЛКСМ), а именно: кузницей кадров, селекционной лабораторией по выращиванию правящего класса, неустанно обновляющегося по принципу «отец–сын–внук». Роман Трусы предлагал президенту выступить на учредительном съезде левсомола с программной речью. Ее суть должна была уложиться в три ключевых слова: «Россия–вера–справедливость». «Левославие, — писал он, — это универсальная матрица, форма, если угодно, холодильная камера, куда следует как можно быстрее “залить” молодежь, пока она окончательно не разложилась. Схваченная сухим льдом левославия, она, по крайней мере, сможет сохранить относительную свежесть до лучших времен, пока не понадобится новым руководителям для решения неотложных задач по спасению страны».

Похоже, эта наглая фраза переполнила чашу терпения президента.

Свою отставку Роман Трусы прокомментировал в Твиттере очередным афоризмом: «Лучшие идеи всегда не востребованы до тех пор, пока не превратятся в худшие из всех возможных. Уезжаю в Париж, — известил он общественность. — В вагоне СВ, где ездят СверхВоры».