Враждебный портной

Каргин пытался развивать Надин язык. К примеру, предлагал сократить хозку и взять немного едки (продуктов) и питки (напитков). Или зарезервировать пару сумок под носку (дешевый, но качественный финский ширпотреб). Однако неологизмы не приживались в Надином языке, как неудачно пересаженные органы в человеческом организме. Хотя Каргин не понимал, чем, собственно, ее хозка лучше его носки?

— То есть, если я захочу, ты... дашь, — с трудом сформулировал какой-то неуместный, как неожиданные воспоминания о бурятской бабушке, вопрос Каргин. — Но не мне, а... костюму?

— Дашь? — пожала плечами Надя. — Разве у костюма есть то, чем можно взять?

— Кто его знает... — Каргину показалось, что костюм на нем ожил. Он как будто пытался втолковать Каргину, что есть, еще как есть у него то, чем можно взять.

— Ты меня нашел и позвал сюда не для этого, — продолжила Надя, покачиваясь с каблука на каблук, поигрывая дорогой плетеной сумкой на длинном ремне.

Каргин подумал, что Надя, в высоких сапогах с наколенниками, в походном плаще, похожа на средневекового почтальона-скорохода, а в ее сумке на длинном ремне его ожидает письмо с ответами на все вопросы.

5

Когда Каргин держал магазин в пригороде только что переименованного в Санкт-Петербург Ленинграда, он платил Наде зарплату как продавщице, процент от выручки — как партнеру, оплачивал ее ездки в Финку за хозкой, едкой, питкой, ноской и прочими товарами, которые пулей улетали с полок. Надя в то время была его работницей, подругой, советчицей — одним словом, незаменимой участницей во всех делах, которыми занимался Каргин. Эти дела можно было сравнить с хаотично рассыпанными на столе пазлами от разных картинок. Каждую картинку следовало завершить к определенному времени. Надя безошибочно раскладывала пазлы в нужном порядке, завершая картинки точно в срок. Она знала, чем одарить пожарника, как договориться с председателем дачного кооператива о столе заказов (это делало торговлю опережающе рентабельной), как отвадить бандитов или сделать неизбежную дань необременительной, как организовать при магазине кафе — небольшое, на несколько столиков — и тем самым превратить торговлю спиртным — самым востребованным в России во все времена товаром — в круглосуточную.

В любви (а куда деваться, если они все время были рядом, ели из одной тарелки, спали на матрасах в подсобке, пока Каргин не выкупил участок в дачном кооперативе) Надя была неприхотлива, отзывчива и по-своему стыдлива. У Каргина не было тогда других женщин. Он о них даже не думал. Он хотел позвать Надю замуж, но смущали ее невозможная четкость, простота, умение все контролировать, рентгеновское видение сути вещей. Это были достоинства исполнителя, но не спутника жизни. В самом деле, не мог же Каргин и дальше в хвост и в гриву эксплуатировать Надю уже не как работницу, а как жену? Он пытался вывести их отношения из матрицы «шеф — наемная сотрудница», но как-то не получалось. Надя скучала, когда он водил ее в ресторан, отказывалась от подарков, молчала, когда он заводил речь о будущем.

«Я человек места», — однажды сказала она ему.

«Какого места?» — удивился Каргин.

«Я знаю свое место, — ответила Надя, — и с него не сдвинусь. На чужое не сяду».

«Где твое место?» — не отставал Каргин.

«Ты знаешь».

«Не знаю».

«Если до сих пор не знаешь, значит, ты... дурак, — сказала Надя. — Или обманщик».

«А если я тебя люблю и мне плевать на твое, мое и все прочие места?»

«Это еще хуже. Место сильнее любви. Еще раз скажешь про любовь, я уволюсь».

«Мне кажется, не я дурак, а ты дура!» — обиделся Каргин.

«Так нам будет проще», — закрыла тему Надя.