Некоторое время Прагглер задумчиво смотрел на дымящуюся чашку кофе и затем медленно ответил:
– Думаю, дело обстоит куда хуже. Речь идет вообще об изъятии у вас экспедиции и смене ее статуса. Тогда останется лишь Корпорация «Врата». Но этим займутся державы-учредители. Разумеется, в конечном счете вы получите компенсацию…
Я со стуком поставил чашку на блюдце.
– К черту компенсацию! Вы думаете, я все это затеял из-за денег?
Прагглер считается моим близким другом. Я знаю, что нравлюсь ему, думаю даже, что он мне верит, но когда он мне ответил, на его лице не было ничего похожего на дружелюбность.
– Иногда меня удивляет, почему вы в этом участвуете, Робин. – Некоторое время он без всякого выражения смотрел на меня. Я знал, что ему все известно о Кларе Мойнлин, знал, что Прагглер несколько раз был гостем за столом Эсси в Таппане. – Позвольте вам посочувствовать по поводу болезни вашей жены, – несколько официально проговорил он. – Надеюсь, она скоро поправится.
Я ненадолго задержался в приемной Прагглера, чтобы связаться с Харриет и передать ей зашифрованный приказ, отдать распоряжение моим агентам скупать все молитвенные веера. У нее был для меня миллион сообщений, но я выслушал только одно: Эсси провела спокойную ночь и через час встречается с врачами. Для остального у меня не было ни сил, ни времени: следовало очень быстро кое-что предпринять.
Не так-то легко поймать такси у здания бразильского конгресса – швейцары отлично разбираются в субординации, но не имеют права надолго покидать свои посты. Поэтому мне пришлось пройти немного вдоль квартала, чтобы остановить машину. Когда я назвал шоферу адрес, он заставил меня дважды повторить его, а потом даже написать. И не из-за моего плохого португальского. Он не хотел ехать в Свободный город.
Мы проехали мимо старого собора, мимо огромной башни Корпорации «Врата», затем по переполненному бульвару вырулили на обширную эспланаду. Целых два километра мы ехали по пустому пространству. Это была зеленая зона, санитарный кордон, воздвигнутый бразильцами вокруг своей столицы. За ним начинался город жалких лачуг. Как только мы там оказались, я поднял окна. Я сам вырос на пищевых шахтах Вайоминга и привык к двадцатичетырехчасовой вони. Но это было нечто особое. Не запах нефти висел над трущобами, а вонь открытых уборных и гниющего мусора. Здесь без водопровода и канализации проживают два миллиона человек. Лачуги сооружались вначале, чтобы было где ночевать рабочим строителям, которые воздвигали прекрасный город сновидений. Предполагалось, что эти времянки исчезнут с окончанием строительства. Но подобные курятники никогда не исчезают и со временем их только узаконивают.
Шофер почти километр вел машину по узким грязным переулкам. Автомобиль двигался со скоростью черепахи, и водитель тихо бормотал ругательства. С нашего пути медленно уходили козы и люди. Детишки бежали рядом и что-то выкрикивали. Я заставил шофера доехать до самого места и пойти поискать халупу сеньора Хансона Боувера, но тут и сам увидел Боувера. Он сидел на ступеньках старого ржавого передвижного автодома.
Как только я расплатился, шофер лихо развернул машину и укатил гораздо быстрее, чем приехал. При этом он ругался уже вслух.
Боувер даже не поднялся, когда я направился к нему. Он меланхолично жевал что-то вроде булочки и не прекратил своего занятия. Просто смотрел на меня неприязненным взглядом и двигал челюстями.
По стандартам своего района он жил в роскошном поместье. В этих старых трейлерах было по две или три комнатки, а у него возле дома имелась даже полоска зелени.
Лысая загорелая голова Боувера по цвету напоминала бронзовую болванку. На нем были грязные рабочие брюки и такая же грязная футболка с надписью на португальском, которую я не понял. Боувер проглотил очередной кусок булки и не без сарказма сказал:
– Я пригласил бы вас к ленчу, Броудхед, но я только что съел его.
– Я не хочу есть. Я приехал договориться. Если вы отзовете иск, я отдам вам пятьдесят процентов от своих вложений в экспедицию плюс миллион долларов наличными.
Он легко погладил себя по лысине. Мне показалось странным, что он так быстро загорел, потому что вчера загара не было видно, но тут я подумал, что и лысины вчера тоже не заметил. Ясно было, что Боувер надевал парик. И вообще оделся для встречи с представителем высшего общества.
Мне не нравились его манеры и не устраивала все растущая вокруг нас аудитория.
– Мы можем поговорить внутри? – спросил я.
Боувер не ответил. Просто сунул в рот последний кусок булочки и, глядя на меня, принялся жевать.
С меня было достаточно. Я протиснулся мимо него и поднялся по лестнице в дом. В нос мне сразу ударила страшная застоявшаяся вонь, хуже, чем снаружи, гораздо хуже. Три стены комнаты были заняты клетками с кроликами. Я обонял запах кроличьего помета и мочи, и не только кроличьего. На руках у тощей молодой женщины был ребенок в грязных пеленках. Нет, даже не женщины, а девочки. Ей было не больше пятнадцати лет. Она с тревогой посмотрела на меня, не переставая качать малыша.