Врата. За синим горизонтом событий

Мозг Пейтера работал четко. Но в нем образовалась пустота. Он не позволил себе сразу ощутить, как с исчезновением дочерей опустела его жизнь. Старик тщательно перепрограммировал Веру, получил все звуковые сообщения и выбрал самые важные из них. Он прослушал все и понял, что у них нет никакой надежды.

Даже вновь оживший экран не принес ничего понятного. Перед ним прошли полдесятка бессмысленных кадров, возможно, кулак на объективе или участок пола. Потом в углу последнего кадра появилось что-то похожее на… на Sturmkampfwagen[10], какие он видел в своей ранней юности. Но тут изображение исчезло, камера оказалась нацелена на пустоту и оставалась такой в течение пятидесяти кадров.

Совершенно определенно, никаких признаков его дочерей или Вэна здесь не было. Что касается Пола, то его исчезновение выглядело не менее таинственно – после своего отчаянного сообщения он исчез.

В каком-то нежелательном, потаенном уголке сознания у Пейтера возникла мысль, что, возможно, он остался единственным выжившим участником экспедиции, а значит, его премия соответственно возросла многократно.

Старик задумался над той мыслью и вскоре пришел к выводу, что это ничего не значит. У него самого не оставалось никаких надежд. Он был одинок, более одинок, чем замерзшая в своем корабле Триш Боувер. Пейтер не исключал, что ему удастся вернуться на Землю и потребовать свою награду. Возможно, он каким-то образом выдержит четырехлетний полет, сумеет не умереть. Единственное, что его сейчас волновало, – это как сохранить рассудок?

Пейтеру потребовалось немало времени, чтобы уснуть. Он не боялся спать. Его страшило пробуждение. В первый момент день показался ему обычным, как и всякий другой, но после мирного потягивания и зевания он вспомнил, что случилось.

– Пейтер Хертер, – сказал он себе вслух, – ты остался один в этом проклятом месте и умрешь здесь в одиночестве. – Тут он заметил, что говорит сам с собой, и горько усмехнулся.

Соблюдая привычки всех этих лет, он умылся, вычистил зубы, причесал волосы и даже нашел время, чтобы выщипать волосы в ушах и у основания шеи. Выйдя из-за своей перегородки, старик раскрыл два пакета CHON-пищи и методично сжевал ее, прежде чем спросить у Веры, нет ли каких сообщений с Неба хичи.

– Нет, – ответила она и по своему обыкновению добавила: – …мистер Хертер, зато много срочных сообщений с Земли.

– Позже, – отмахнулся он.

Теперь для него это было не важно. Он знал, что, вероятно, они велят сделать то, что он уже сделал. Или прикажут выполнить то, что он и не собирался выполнять. Может, потребуют, чтобы он вышел наружу, переналадил двигатели и снова попытался спихнуть фабрику с ее орбиты. Но Пищевая фабрика будет по-прежнему отвечать на любое усилие аналогичным, направленным в противоположную сторону, и продолжать свое ускоренное движение к бог знает чему и бог знает зачем. Во всяком случае, ни один приказ с Земли за последующие пятьдесят дней не будет иметь отношения к новому положению вещей.

«А менее чем через пятьдесят дней…» – подумал он и сам себе ответил:

– Что менее чем через пятьдесят дней? Ты так говоришь, будто у тебя есть выбор, Пейтер Хертер!

«Может, и есть, – продолжил он диалог с самим собой. – Догадаться бы только какой? А пока лучше поступать так, как привык. Сохранять педантичную аккуратность. Выполнять наиболее разумные задания и поддерживать установившиеся привычки. Кто знает, может, это и есть тот самый выход».

За несколько десятилетий своей долгой жизни Пейтер понял, что наилучшее время для опорожнения кишечника – минут через сорок пять после завтрака. Сейчас как раз было то самое время. Следовательно, Пейтеру пора было на унитаз. Сидя на нем, он ощутил легкий, еле заметный толчок и нахмурился. Во-первых, ему неприятно было иметь дело с явлениями, причины которых он не понимал. А во-вторых, это нарушало привычный порядок, мешало выполнять важное дело с обычной эффективностью. Конечно, ему не стоило особенно жаловаться на функционирование сфинктеров, купленных и пересаженных от какого-то несчастного или голодного донора, как, собственно, и на почти целиком пересаженный желудок. Тем не менее Пейтеру нравилось, что они функционируют хорошо.

«Такой интерес к собственным внутренностям – признак болезни, – сказал он себе, но на этот раз молча. И так же молча старик стал защищаться – Пейтеру казалось, что если не произносить слова вслух, разговор с самим собой не так странен. – Этот интерес оправдан, – подумал он. – Ведь не зря же биоанализатор всегда находится рядом. Три с половиной года он постоянно проверяет химический состав всех наших испражнений. Конечно, биоанализатор должен это делать! А иначе как он будет следить за состоянием нашего здоровья? И если машина может тщательно взвешивать и оценивать экскременты, то почему этого не в состоянии делать их создатель?»

– Du bist verruckt, Peter Herter! – произнес он вслух и улыбнулся.

Поднявшись с унитаза, Пейтер застегнул комбинезон и вымыл руки. Попутно он мысленно попытался дать объективную оценку своему необычному поведению: