Врата судьбы

– Итак, моя «Верная любовь», – сказала она, – кати вниз, только не надо слишком торопиться.

Она убрала ноги с педалей, чтобы при необходимости можно было сдерживать скорость, упираясь ступнями в землю.

«Верная любовь» не склонна была спешить, несмотря на то что ей достаточно было лишь воспользоваться силой притяжения. Однако склон внезапно сделался круче, и, соответственно, скорость возросла. Таппенс стала тормозить сильнее, но тем не менее обе они – «Верная любовь» вместе с Таппенс – все равно угодили в самую гущу мартышкиной колючки.

– Очень неприятно и даже больно, – сказала Таппенс, пытаясь выбраться из колючего плена.

Когда ей наконец это удалось – пришлось один за другим отрывать от себя сучья колючего чудовища, – она отряхнулась и огляделась по сторонам. Она увидела густые заросли кустарника, которые простирались вверх по холму. Среди других растений там были рододендроны и гортензии. Таппенс подумала, что чуть позже здесь будет очень красиво. А пока никакой особой красоты не было – кустарник и больше ничего. И все-таки она разглядела след тропинки, уходящей в густые заросли. Теперь все сильно заросло, однако общее направление тропинки можно было проследить. Ломая ветки, Таппенс раздвинула ветви кустарника и протиснулась внутрь, к тропинке. Тропинка, извиваясь, поднималась наверх. Было ясно, что никто ее не расчищал и не ходил по ней вот уже много лет.

«Интересно, – подумала Таппенс, – куда она ведет? Ведь она была проложена кем-то с какой-то целью. А может быть, и нет», – засомневалась она, когда тропинка сделала крутой поворот в противоположном направлении, а потом пошла зигзагом. В этот момент Таппенс совершенно точно поняла, что имела в виду Алиса, когда говорила, что дорожка вздрогнула и переменила направление[8]. Кустарник поредел, среди растений появились лавры – очевидно, для того, чтобы оправдать название дома, – и узкая каменистая дорожка вилась теперь между ними, пока неожиданно не уперлась в четыре заросшие мхом ступеньки. Они вели к своеобразной нише. Первоначально она была, по-видимому, сделана из металла, который впоследствии был заменен снопами соломы. Ниша была похожа на святилище, в центре его находился пьедестал, а на нем – каменная статуя, сильно попорченная временем. Это была фигура мальчика с корзинкой на голове. В душе Таппенс шевельнулись воспоминания.

– Эта фигурка поможет мне установить точную дату, – сказала она. – Она очень похожа на ту, которая стояла в саду у тетушки Сары. Там тоже было множество лавров.

Она стала вспоминать свою тетушку Сару, у которой гостила, когда была девочкой. Она вспомнила, как играла там сама с собой. Игра эта называлась «Речные лошадки». Для этой игры требовался обруч. Можно добавить, что Таппенс было в то время шесть лет. Обруч и представлял собой лошадок. Белых лошадок с развевающимися гривами и хвостами. Таппенс воображала себе, как она скачет на этих лошадках через лужайку, поросшую довольно густой травой, потом вокруг клумбы, засаженной пампасной травкой, где султанчики-головки весело развевались на ветру, а потом по такой же, как здесь, тропинке скачет к буковой рощице, а там, среди деревьев, в такой же точно нише, похожей на беседку, стоит статуя мальчика с корзиной на голове. Собираясь на скачки и твердо рассчитывая их выиграть, Таппенс всегда брала с собой приз – этот приз нужно было положить в корзину, считая его в то же время приношением и загадывая желание. Таппенс хорошо помнила, что эти желания почти всегда сбывались.

– Но это, – сказала Таппенс, поднявшись по ступенькам и усаживаясь на верхнюю, – это, конечно, только потому, что я просто жульничала. Мне чего-то хотелось, я знала, что наверняка это получу, вот и загадывала, а потом, когда мое желание исполнялось, мне казалось, что это и есть настоящее волшебство. Как будто я принесла жертву какому-нибудь древнему богу. А на самом деле это был не бог, а просто пухленький ребенок. Но все равно, как это было интересно – что-то придумывать, а потом разыгрывать.

Она вздохнула, пошла назад вниз по тропинке и вернулась к домику, носящему таинственное название КК.

В домике было все по-прежнему. Матильда выглядела такой же забытой и заброшенной, однако внимание Таппенс привлекли два предмета. Они были сделаны из фарфора: скамеечки в объятиях белого лебедя. Одна скамеечка была синяя, вторая – голубая.

– Ну конечно, – сказала Таппенс. – Я уже видела такие штуки, когда была девочкой. Они обычно стояли на веранде. Ну да, я видела их у другой моей тетушки. Мы, бывало, называли их Оксфорд и Кембридж. Очень похожи. А обнимали их, кажется, утки – нет, нет, точно помню, это были лебеди. И вот еще что было интересно: сбоку на сиденье было углубление в форме буквы «S», туда можно было положить, что хочешь. Нужно, пожалуй, попросить Айзека взять эти скамеечки, вымыть их как следует, и мы поставим их в лоджии – или ложе, как он упорно ее называет, – хотя мне кажется, что гораздо естественнее называть ее верандой. Словом, поставлю их там, и, когда наступит хорошая погода, можно будет ими любоваться.