Враг Шарпа

Шарп прошел через арку и караулку. За ними оказалась небольшая крипта[77], сырая и промозглая. Он крикнул, чтобы принесли огня. Один из стрелков притащил найденный снаружи факел из просмоленной соломы. Факел осветил огромное пустое помещение, в конце которого темнел выход.

– Туда!

Потянуло легким ветерком, пламя факела задрожало. Шарп понял, что где-то здесь должен быть тайный ход к наблюдательному пункту, царившему над долиной. Если там есть пушка – а он знал, что у испанского гарнизона было целых четыре пушки, – там есть и порох. Возможно, именно в эту секунду кто-то из защитников монастыря поджигает запал, и через считанные секунды крипта исчезнет, объятая пламенем.

– Вперед! Вперед! Вперед!

Он возглавил отряд: палаш наголо, сапоги грохочут по холодным камням. Вскоре в неверном свете факела стало ясно, что они в каком-то коридоре, настолько узком, что плечи то и дело задевали странно скругленные изжелта-белые камни, которыми от потолка до пола были выложены стены.

Пушка оказалась на месте – как и предполагал Шарп, она была выставлена в пролом, зиявший в толстой стене монастыря и обычно прикрытый шерстяным одеялом, – но люди Пот-о-Фе бросили ее. Банник был прислонен к закопченному стволу, рядом мерный черпак для пороха и рыхлитель, он же «червяк» – огромный штопор, которым вытаскивали слипшийся порох. Шарп разглядел также ядра и картечь, сложенные возле все той же странной стены, обрывавшейся как раз возле пушки.

Прикрывавшее пролом одеяло было откинуто в сторону, в запальное отверстие уже вставлен запал, говорящий о том, что оружие заряжено, но Шарп, не обращая на него внимания, прошел вдоль дула, торчавшего в проломе, и прислушался. Он услышал топот множества башмаков по земле и камням, тяжелое дыхание, плач женщин и детей, крики мужчин: те, кому удалось сбежать из монастыря, пытались добраться до замка, чью зубчатую стену освещало множество факелов.

– Может, пальнуть? – Фредриксон потрогал запал, трубочку, наполненную лучшим порохом, которая моментально доставляла огонь к основному заряду в холщовом мешке. – Нет, не стоит, там же дети.

– Боже, храни Ирландию! – Харпер подобрал один из круглых камней, выпавший из стены и валявшийся возле пушки. Он держал его на вытянутой руке, как будто тот мог укусить; на лице ирландца застыла гримаса отвращения. – Поглядите только! Боже правый!

Это был череп. И все остальные «камни» тоже были черепами. Стрелок с факелом нагнулся пониже, чтобы их рассмотреть; Фредриксон прикрикнул на него, опасаясь за сложенный вдоль стен порох, но Шарп успел рассмотреть сквозь дым, что стена из черепов – только часть огромной пирамиды из других костей. Берцовые и тазовые кости, ребра, руки, маленькие кисти и вытянутые стопы – все они были сложены здесь. Фредриксон, чье лицо навевало ужас почище любого черепа, удивленно покачал головой:

– Надо же, оссуарий.

– Что?

– Оссуарий, сэр, костница. Здесь, должно быть, хоронили монахинь.

– Боже!

– Но сперва избавлялись от плоти, сэр, Бог его знает как. Я уже видел такие.

Костей были сотни, может быть, тысячи. Протаскивая сюда пушку, люди Пот-о-Фе развалили аккуратно сложенные штабеля, и часть скелетов рухнула наземь. Упавшие кости отпихнули в сторону, и Шарп увидел, что кое-где они растоптаны в порошок: похоже, дезертиры не питали особого уважения к человеческим останкам.

– Зачем они это делали?

Фредриксон пожал плечами:

– Думаю, хотели после воскресения быть целыми.

Шарпу вдруг привиделись, как в день Страшного суда разверзаются братские могилы в Талавере и Саламанке, и мертвые солдаты возвращаются к жизни: пустые гниющие глазницы, как у Фредриксона, земля осыпается с лохмотьев мундиров. Господи!

Под пушкой обнаружилось ведро грязной воды и тряпка – хоть сейчас смывай копоть после выстрела.

– Так... здесь нужно оставить шестерых. Без моей команды из пушки не стрелять.

– Так точно, сэр, – Фредриксон, воспользовавшись найденной тряпкой, уже чистил саблю.

Шарп пошел обратно по коридору, стараясь не терять из виду широкую спину Харпера. Он вспомнил, как шел осенью по полю боя под Саламанкой – это было еще до отступления в Португалию. Там лежало столько мертвых, что некоторых просто не было возможности похоронить. Ему даже вдруг почудился странный звук, как будто покатился пустой глиняный горшок: это копыта коня на скаку пнули череп, покатившийся, словно мяч в извращенной разновидности футбола. Это было в ноябре, с момента битвы не прошло и четырех месяцев, но кости убитых врагов уже побелели.

Он вышел в клуатр, заполненный живыми, хотя и понурыми пленниками, окруженными стеной штыков. Где-то ребенок звал маму, один стрелок держал на руках младенца, брошенного родителями. При виде Шарпа часть женщин завопила: они хотели уйти, ведь они не были солдатами, – но Шарп крикнул, чтобы они замолчали. Он глянул на Фредриксона:

– Как ваш испанский?

– Неплох.

– Найдите всех захваченных женщин. Разместите их в приличных комнатах.

– Так точно, сэр.

– Заложницы могут остаться там, где их держали – там вполне уютно. Но убедитесь, что их охраняет не меньше полудюжины надежных людей.