Впервые. Записки ведущего конструктора

Так или иначе, а каждый простой и короткий или сложный и длинный процесс, раз начавшись, в конце концов завершается. Станция «собралась». Посмотрев в этот торжественный момент на часы, я установил, что идет сорок шестая минута одиннадцатого — иначе 22 часа 46 минут. Заворачивались две последние гайки на шпангоуте верхнего днища. Станцию готовили к проверке герметичности в барокамере.

Должен признаться, что день назад у Главного состоялся не очень приятный разговор. Попало и Константину Давыдовичу, и Глебу Юрьевичу, и, конечно, мне. Не были при этом забыты и испытатели и производственники. Повод? Повод был ясен. График сорван (страсть как не люблю этого слова, будто злоумышленники какие: «Сорван!»). Уж кто-кто, а Сергей Павлович такого события оставить без внимания не мог. Разговор был серьезный, как обычно, эмоционально насыщенный. Но что было делать? Календарь бесстрастен. Время не уговоришь дарить тебе по два часа в час вместо одного. В сутках их двадцать четыре, хотя мы и шутили, что умеем делать сорок восемь. А вот этих самых суток-то и не хватало, и не одних, а нескольких, чтобы закончить полностью все работы, предусмотренные графиком, провести помимо автономных еще и комплексные испытания. Уже пора было перебраться на космодром.

Главный принял такое решение: станция отправляется на космодром без комплексных испытаний. Самолетом. Там сразу — комплекс. Это позволит наверстать потерянные дни. Здесь же, на заводе, после сборки следует проверить герметичность в барокамере, и все. Вот на эту последнюю заводскую операцию и оставалась последняя ночь.

В цех пришли Константин Давыдович, Глеб Юрьевич, Милуня, несколько проектантов. Пожалуй, из всех наших специалистов больше всех за свои творенья болели проектанты. Ну что им было делать в цехе? Сборка закончена. Времени — около одиннадцати вечера. Сидели бы дома, как некоторые другие (при этом я невольно вспомнил недобрым словом одного из конструкторов, только что пришедшего в наше ОКБ, возомнившего о себе черт знает что и в шесть вечера сказавшего, что в цех он не пойдет, потому что у него окончен рабочий день. «Долго с такой моралью он у нас не проработает», — подумал я). Так нет, пришли. И знаете, в такие моменты невольно теплое чувство наполняет грудь, чувство благодарности. Понимаешь, что сборка — это не только производственный вопрос, проблема не только конструкторов, не только ведущего, но и проектантов, стоявших у самых истоков…

По цеховому пролету к станции, стоящей на подставке, позвякивая звонком и постукивая, подошел большой мостовой кран. Замер над ней. Крюк медленно опустил подъемную траверсу — четырехлапого металлического паука с тросами на концах. Еще несколько минут — и Саша Королев, хлопнув два раза в ладоши — сигнал крановщику, — жестом показал: потихоньку вверх. Станция оторвалась от подставки, медленно поплыла вверх и вперед, к барокамере в конце пролета.

Я подошел к Константину Давыдовичу и Глебу Юрьевичу. Милуня стояла чуть в сторонке вместе с двумя проектантами. Все смотрели на станцию, плывшую под потолком цеха. Молчали. И вдруг Константин Давыдович тихо, мечтательно так произнес:

— Какая же все-таки красавица получилась… И за что же нас все время так ругают?

Да, теперь это был не чертеж. В металле станция была еще красивее. Законченность, целесообразность форм, серебристо-белый корпус, отливающие яркой голубизной солнечные батареи, и на этом серебристо-бело-голубоватом, как алые маки, — предохранительные колпачки на научных приборах, реактивных соплах системы ориентации.

Глеб Юрьевич снял очки, зачем-то протер чистые стекла тщательно выглаженным носовым платком, поднес его к глазам. Опять надел очки.

— Нет, не понимал я до конца ее красоты в чертеже. Вот где красота! А сколько нервов, сколько переживаний… — Он замолчал, словно с трудом что-то проглатывая. — Действительно, как красив аппарат, когда он продуман, а не сляпан, когда он выстрадан…

— Ну что ж, считаю, что можно по домам. Здесь нам больше делать нечего. Ведь раньше утра вакуумщики не закончат? — Константин Давыдович вопросительно посмотрел на меня.

— Да, вы правы. До утра. Если все будет в порядке.

— Так, значит, по домам? Ведь завтра на самолет?

— Константин Давыдович, я только позвоню Главному…

— Ну, зачем его беспокоить? Ведь первый час ночи.

— Нет, он велел, как только в камеру поставим, в любое время ему позвонить.

— Дело ваше, а я бы его беспокоить не стал.

Попрощавшись с товарищами, я пошел к телефону. Почти у самой двери кабинета начальника цеха я скорее почувствовал, чем услышал, что меня кто-то догоняет. Оглянулся. Милуня. Широко открытые глаза, румянец во всю щеку.

— Мне очень неудобно обращаться к вам с просьбой, может быть, вы и помочь не сможете…

— Да в чем дело, Милочка? Что стряслось? Станцию украли?

— Вечно вы шутите. Я серьезно…

— Так в чем же дело, говори. Или я сам должен догадаться?

— Я услышала, что вы сейчас Сергею Павловичу будете звонить, и хотела очень попросить вас: узнайте у него, можно мне полететь на космодром, а то, я знаю, он женщинам…