Вперед в прошлое 6

Настала пора опроса, Людмила Кировна заглянула в журнал, поставила задачу — рассказать биографию, собралась произнести фирменное «Лес поднятых рук» — но рук и правда был лес: вся наша команда плюс Баранова.

Учительница так удивилась, что чуть очки не уронила. А поступила она, как обычно, подло: вызвала Ниженко, ввинтила в нее глаза-буравчики.

Анечка поднялась и пробормотала, глядя в парту:

— Михаил Юрьевич Лермонтов родился пятнадцатого октября тысяча восемьсот пятнадцатого…

— Четырнадцатого, — ухмыльнулась Джусиха. — Еще предложение не сказала, а уже ошибка. Спасибо, хоть не тысяча девятьсот пятнадцатого. Дальше. В какой семье он родился?

Я скрипнул зубами. На щеках Ани вспыхнули красные пятна, пальцы задрожали. У этой девочки очень тонкая нервная организация, нельзя с ней так, неужели не видно⁈ Ну давай же, Аня, не сдавайся! Скажи: «Предки Лермонтова были шотландцами. Точнее предок, Георг Лермонт. Его взяли в плен при победе над польско-литовским гарнизоном. Версия не достоверна на сто процентов, но имеет место быть. Потом предок Михаила поступил на службу русскому царю».

Но Анечка знала только то, что в учебнике:

— Его мама умерла, и его воспитывала очень строгая бабушка.

— А отец? — ехидно поинтересовалась Джусиха. — Куда он делся?

Анечка судорожно сглотнула слюну и уронила:

— Умер.

— Заболел раком! — крикнул Заславский и оскалился, многие захихикали.

Для Анечки, социофобушка нашего, не было ничего страшнее публичного осмеяния, и она шепнула:

— Я не готова, извините. Можно сесть?

— Не готова? — отчеканила Людмила Кировна. — Как желчные стихи писать про учителей, которые вам дают знания, жизнь свою и нервы на вас тратят, так готова, да?

Анечка не стушевалась, вскинула голову и ответила:

— Я не писала никаких таких стихов. Я вообще их писать не люблю.

На лице Джусихи появилась улыбка сытого удава.

— Такая скромная девочка и так искусно лжет! Как у тебя вообще хватает наглости ходить ко мне на уроки⁈ Садись, «два».

Анечка села, сцепила пальцы и будто окаменела. Гаечка закусила губу — жалела подругу, которую подставила. Я и сам ощущал себя полным дерьмом. И минуты не прошло, как Саша приняла решение, встала и сказала:

— Это не она написала тот стих, а я.

Джусиха дернула бульдожьими щеками и пронзила ее взглядом, как энтомолог — бабочку иголкой.

Глава 20 Бунт

Захотелось закрыть лицо руками. Да, Гаечка поступила честно, но Джусиха теперь ее сгноит! И не только самолично, но и других учителей подговорит, и придется девчонке школу менять.

— Нет, это я написал, — прозвучал из-за спины голос Минаева, я обернулся и увидел, что он встал.

Обычно тихий и скромный Димон был полон решимости, как боец, бросающийся с гранатой под танк.

— Чего ты врешь? — поднимаясь, прогудел Чабанов и обратился к Джусихе: — Они не могли, потому что это мой стих.

Я тоже встал и проговорил:

— Это, вообще-то, коллективное творчество.

Теперь поднялся Илья.

— Ребята, хватит. Это мой стих.

— Мой! — подорвалась Желткова.

Глаза Джусихи все круглели и круглели. Желткова ее добила, и Людмила Кировна заорала:

— Ты-то куда лезешь, дура?

— Я не дура! — огрызнулась Желткова. — Вы не имеете права так меня называть!

— Ты мне расскажи про права! Говоришь, это ты. Так прочитай наизусть, ну?

— Я забыла, вы ж его забрали, — не растерялась Любка.

— Что ты врешь! Кого ты выгораживаешь, ну?

Громыхнул стулом Карась на задней парте:

— Да че вы, епта, из-за меня? Я это написал!

— Да как ты смеешь материться!

— Я не матерюсь, епта! — осклабился Карась.

Джусиха аж затряслась от злости.

— Какие талантливые у нас олигофрены!

— Сама вы олигослон! — радостно воскликнул Плям, Карась заржал, и Джусиха не выдержала, рванула к нему с крейсерской скоростью и отвесила пощечину Саньку, потому что Плям мог и ответить.

У Санька аж голова дернулась, и он брякнулся на стул, приложив ладонь к пылающей щеке.

— Прекратите все! — крикнул я, но цепная реакция началась.

— Простите, это я во всем виноват! — прокричал Заславский. — Я больше так не буду.

Встали Памфилов с Кабановым и в один голос крикнули:

— Это мы, остальные ни в чем не виноваты, они просто читали!

Из солидарности поднялась Заячковская, ее нижняя оттопыренная губа тряслась.

— Простите, пожалуйста! Это мой стих!

Подумав немного, встала Лихолетова, мрачная, как туча. Ей не хотелось участвовать в саботаже, но того требовало чувство локтя. Испуганно взглянув на меня, поднялась Инна. Остались сидеть только Баранова, Семеняк, Райко и Белинская.

— Пошли вон из класса! — заорала Джусиха. — Все! Не хочу вас видеть у себя на уроке!

Это у нас, оказывается, взаимно. Все к лучшему, авось Веру Ивановну вернут. Если бы от занятий отстранили несколько человек, было бы печально. Весь класс из школы не выгонишь. Даже если нам поставят Веру Ивановну, Джусиха будет нашему классу пакостить чужими руками, она жутко мстительная.

— Вы избили ученика, — констатировал я, собирая учебник и тетради в сумку.

— Вон! — разорялась она, указывая на дверь.

Я наконец повернулся и увидел, что Анечка Ниженко рыдает, уронив голову на руки, а Гаечка пытается ее успокоить.