Вперед в прошлое 4

— Пятнадцатое. Сегодня с самого утра проливной дождь, а он, бедняжка, ходит. — Манера повествования стала задумчиво-лирической. — В награду сделала ему глазки и послала воздушный поцелуй. Ответил обворожительной улыбкой. Кто он? Сестра Варя говорит, что он в нее влюблен и что ради нее мокнет на дожде. Как она неразвита! Ну, может ли брюнет любить брюнетку? Мама велела нам получше одеваться и сидеть у окон.

Наташка изменила голос, мимику и проговорила строго:

— «Может быть, он жулик какой-нибудь, а может быть, и порядочный господин», — сказала она. Жулик… Глупы вы, мамаша!

Дальше пошел убедительный рассказ о том, как они с Варей соперничали за внимание брюнета — я аж проникся и заслушался, и Боря рот разинул, а на мамином лице было такое удивление, словно она видела свою дочь впервые. Во мне же играло детское злорадство: «Вот, посмотри, какой талант она закапывает! Не быть ласточке воробышком, ей вообще на землю нельзя — может больше не взлететь. И меня с Борькой — в ментовку, ага».

Настроение Наташки резко переменилось, она скривилась, топнула.

— Гадина! — еще раз топнула. — Мерзость! Оказывается, что он все эти двенадцать дней выслеживал брата Сережу, который растратил чьи-то деньги и скрылся. — Она перевела дыхание и проговорила с презрением: — Сегодня он написал на воротах: «Я свободен и могу». Скотина… Показала ему язык.

Наташка отвернулась, скрестив руки на груди, покосилась на нас. Мы, не сговариваясь, зааплодировали. Я сказал:

— Я, конечно, мало разбираюсь в актерском ремесле, но это было убедительно. А вам как? Мой вердикт: принять Наталью Мартынову в ГИТИС!

— Хорошо, — кивнула мама.

— И мне понравилось, — сказал Борис, сел за стол, со злостью скомкал лист и запустил в угол, как мяч, а потом стал его пинать, приговаривая:

— Нихрена у меня не получается!

Не обращая на него внимания, сестра расплылась в улыбке и сделала реверанс, я чуть разбавил патоку похвалы замечанием:

— Но я бы сперва сделал презентацию, откуда этот отрывок. И даты объявлял чуть более отстраненно.

— Да я вообще последнее число забыла, — призналась Наташка. — Надо было сказать: «Девятнадцатого».

— Кстати, что за отрывок? Аж почитать захотелось, что там дальше.

— Чехов. «Из дневника одной девицы».

Борис продолжил бесноваться, комкая лист за листом и разбрасывая их вокруг. Мы все смотрели на него. Наконец я не выдержал:

— В любом искусстве важно ремесло. Ремесло — всегда рутина. Нужно сидеть и долбить, долбить, долбить.

— Да ну нафиг! — крикнул он, не оборачиваясь.

— А ты думал? — сказал я. — Или малейшая трудность — и ты сдашься, бросишь занятия?

— Хрена! — рыкнул он и раскрыл альбом, протяжно вздохнул.

Я подпер голову рукой, задумавшись над тем, кого бы устроить на винзавод. Бабушка слишком далеко живет. Дед нужен в Москве. Мама слилась. Мы с Наташкой слишком мелкие. Если бы скупить ваучеры, а потом получить на них землю, можно будет построить отель. Но это — очень отдаленная перспектива, а пока ваучеры лягут мертвым грузом на много лет.

Привязываться к месту, открывать магазин я не хочу. Во-первых, некому контролировать продавцов, разве что бабушке, но еще ж ее спросить надо. Во-вторых, времена смутные, не хочется светиться и привязываться к месту. Начнется — тому дай, этому дай, налоговая оперится, будет давить штрафами. Дело, конечно, прибыльное. Потом, когда скрыть достаток будет сложно, можно озаботиться магазином или авторемонтной мастерской для отмывания денег. А пока разъезжать по точкам более выгодно и менее рисково, осталось нарастить мощности.

То же самое с оптовым складом: слишком много возни и побочных расходов. Вот если бы мама согласилась… Но если даже согласится, у нее другой склад характера. Да и стоит засветиться, как набегут обезьяны и станут повторять, вырастет конкуренция, и прибыльное дело перестанет таковым являться. Если играть — то сразу по-крупному, чтобы сливки снять.

А что будет, если братва наедет и бизнес отожмет? Им и сопротивляться некому — бабье царство. Разве что если отца подключить, но он товарищ своеобразный.

К тому же личное обогащение — не то, ради чего меня наградили знанием. С Яном и Каюком хорошо получилось, а беспризорников своих я совсем забросил. Надо бы им удочку дать, хоть в августе пусть заработают, оденутся, обуются.

Дед явился в полседьмого. После сдачи крови он уже совсем отошел, его щеки порозовели.

— Как отец? — спросил я.

— В палату к нему не ходил, — ответил дед. — Да и не рад он мне будет, зачем его волновать? Но так-то получше.

— А Русак что?

Дед пожал плечами и взглядом указал на маму, я догадался, что он по пути на тренировку все расскажет, а сейчас боится ее травмировать. Наверное, дело связано с Лялиной, при упоминании которой ее начинает трясти от злости.

— Неделю точно Раму лежать. Потом неизвестно сколько восстанавливаться. Русак на задних лапках скачет, всех облизывает и чуть ли кофе не наливает.

— Прудников хотел его посадить, — напомнил я. — Вообще ему не место в больнице. Это слыханно — вымогать деньги за ИВЛ. Ведь не факт, что отец был в коме не по его милости.