Вперед в прошлое 3

— Меня не впечатляет западная культура, — ответил я, подперев щеку рукой — бабка зыркнула с любопытством, дожевала бутерброд и ушла, а я продолжил, раскинув руки:

— Вот это все — просто бусы. А мы — просто индейцы. Как-то даже стыдно, что страна, которая запускала ракеты в космос, не смогла сделать для своих граждан красивую бутербродную.

— Может, ты и прав.

— На западе это общепит для бедных, а для нас — чудо.

Дед помолчал-помолчал и выдал:

— Что ты за человек, Паша! Тебе четырнадцать, а кажется, что ты старше меня.

— Я читал про старые души. Наверное, просто я такой.

Из туалета прибежал Борис, сияя глазами.

— Офигеть! Там, как в музее! Все такое красивое! Я боялся… это самое…

— Осквернять провинциальной струей светлый облик западного друга, — сказал я, поднимаясь.

Дед и Борис рассмеялись. Пришла удивленная Наташка и уставилась на еду, не зная, с чего начинать и как это есть. Пример показал дед, взял картошку фри, мокнул в соус и сунул в рот. Прожевав, объяснил:

— Гамбургеры и чизбургеры едят целиком, а не разбирают по частям.

Боря и Натка начали с картошки. Я повременил мыть руки — захотелось посмотреть, как они щурятся от удовольствия. Аж обидно, что я не могу с ними разделить радость причастности к чему-то великому, красивому, чистому, потому что в прошлой жизни всем этим пресытился.

— Стой! — воскликнула сестра. — Я поняла, где хочу фотографию! Здесь! И чтобы всю еду видно было!

— А меня — возле иномарок на улице! — не прожевав, воскликнул Борис.

Пришлось еще задержаться. Дед и Борис посторонились, а Наташка на фоне фастфудной роскоши замерла, потягивая коктейль из трубочки. Щелк! Вж-ж-ж! Сестра метнулась к фотографии, ревниво ее рассмотрела и надулась.

— Господи, какие пухлые щеки! Розовые, как у матрешки. У меня же нет таких, да?

— Да успокойся ты, они у тебя впалые, — успокоил ее я. — «Полароид» сильно искажает. Зато смотри, как хорошо еда получилась.

А потом начался гастрономический разврат. Поначалу дети ели робко, потом отошли от стресса и предались удовольствию, которое растянули на час минимум и все не хотели уходить, пока над столиком требовательно не нависли два негра.

Как я и думал, Борис всю тару, включая бумажные пакеты, сложил в рюкзак под удивленными взглядами афророссиян. Наташка устыдилась и убежала к выходу.

— Ничего, — ворчал Борис, застегивая молнию, — еще попросит свой стакан, знаю я ее!

Я скосил глаза на притихших мордоворотов, которые качали права: они разливали по рюмкам водку, спрятанную в бумажный пакет. Нашли-таки компромисс с сотрудниками!

Возле Макдака Борис, возя ножкой по асфальту, попросил сфотографировать его одного возле припаркованного белого «Линкольна», так он истратил право на личную фотографию.

Я же попросил сфотографировать меня на Манежной площади на фоне гостиницы Москва, потому что еще два года, и тут начнется масштабная стройка, и все изменится. В начале двухтысячных гостиницу снесут, а на ее месте построят похожую.

Гуляли мы, пока нас носили ноги, и домой заявились в половине двенадцатого, набитые впечатлениями, как электричка — пассажирами в час пик.

Завтра нам предстоял не менее, а может, даже более насыщенный день: поездка на Черкизон и ВДНХ. А перед отъездом, послезавтра, дед обещал нам Третьяковку.

Глава 26 Краски вашей мечты

Современники говорили, что подобные Черкизону рынки существовали и в привычное время, но у меня они прочно ассоциировались с детством и юностью — я жил в районе Измайлово, но на месте Черкизона тогда уже возводили высотки, и я так ни разу и не бывал на этом культовом объекте.

И вот мы тут. Масштаб — дух захватывает! Город в городе, даже карту рынка на входе повесили, возле которой вьетнамцы, корейцы или кто они, наперебой пищали:

— Иняе! Иняе!

Если бы не доллары в руках, ни за что не понял бы, к чему они призывают.

Как город делился на районы, так и Черкизон — на зоны, в одной торговали техникой, в другой — бытовой химией, косметикой. Были тут и забегаловки — ну а как без них, когда работники прямо здесь, на рынке, и жили. Говорят, имелись под землей и подпольные цеха, где китайцы трудились не покладая рук. И это только на рынке! Вокруг него торговали прямо из машин или с земли, и нарду было, как в метро.

— Дедушка, а давай тут сфотографируемся? — предложил я.

Сказать, что он удивился — ничего не сказать.

— Какое странное место ты выбрал.

— С ума сошел? — разделила его удивление Наташка, а Борис обреченно вздохнул.

И как им объяснить, что спустя много лет эта фотография будет иметь историческую ценность, как и та, на Манежной площади?

— Извини Павел, но нет, — отрезал дед и повел нас внутрь рынка, инструктируя: — За карманами следить, с земли ничего не брать, особенно — деньги и кошельки.

— Почему? — спросил загрустивший Борис.

— Потому что их специально бросают, — объяснил я, — чтобы потом наехать на того, кто взял. Поднял сто рублей, а скажут — десять тысяч, а ну отдавай назад, это мое. И свидетели найдутся, которые подтвердят: да, он уронил именно столько, десять тысяч. И выпотрошат тебя.