Вперед, гвардия!

Весь дивизион остановился у деревни Думка. Поднялись моряки на обрывистый берег. Ни одного дома. Несколько печек-времянок — и всё. Из земли торчали железоные трубы. Почти рядом с ними темные ямы — лазы в землянки.

Впереди шагал Крамарев. Нет больше родной деревни. Нет Отчего дома… Никого и ничего не осталось у Крама-рева… Дожди и вешние воды давно смыли пепел, и теперь буйная крапива растет там, где четыре года назад стоял дом. Вытоптан огород. Не найдешь и следа грядок. Нет и сада. Вместо большого тенистого тополя — обгорелый пень… Понурив голову, стоит Крамарев над ним. О чем думает он сейчас? Не угадаешь. Да, пожалуй, и нет у него сейчас мыслей.

Сзади Крамарева, не нарушая его одиночества, стоят боевые товарищи, побратимы по прошлым боям. Ни одной улыбки, ни одного лишнего движения. Подойдет матрос, снимет фуражку и замрет.

Приход катеров не остался незамеченным. Из землянок вылезают люди. Это старики и детвора. Они молчаливо смотрят на моряков, не понимая, почему они без фуражек стоят именно у пепелища хаты бывшего председателя колхоза Крамарева. Тут по всему берегу надо хог дить с непокрытой головой: везде могилы, на каждом метре чья-нибудь жизнь загублена.

Наконец от толпы отделилась пожилая женщина. Лицо ее изрезано морщинами. На иссохших руках, покрытых узловатыми синими венами, она держала белобрысого мальчугана лет пяти. Болезненно бледный, с глазами, налитыми недетским страхом, он прижимался к ее впалой груди, сосал грязный палец и недоверчиво смотрел на незнакомых людей.

— Уж не Иван ли? — не то спросила, не то подумала вслух женщина.

Крамарев медленно повернулся к ней.

— Тетка Степанида…

— Она, соколик ясный, она! — воскликнула женщина, размазала ладонью слезы и начала тормошить мальчонку: — Глянь, Петрусь, кто это приехал? Батько твой приехал!

Крлмарев со стоном потянулся к сыну. Мальчик вынул палец изо рта, обеими руками обнял тетку за шею и спрятал лицо в ее головном платке, свалившемся на плечи.

— Ты чего, Петрусь? — ласково говорила тетка Степанида, пытаясь освободиться от цепких детских ручонок. — Ведь твой батько приехал! Гостинцев привез.

— Петрусь… Петрусь, — шептал Крамарев и по-прежнему робко тянулся руками к сыну.

Выручила тетка Степанида. Она разжала пальцы Пет-руся и передала мальчика отцу, который нежно и в то же время крепко прижал его к себе.

Петрусь сидел с таким видом, словно отбывал наказание, и все время смотрел на тетку Степаниду, не понимая, почему она отдала его этому незнакомому дяде и почему называет его батькой.

— Вон там, где раньше клуб был, и похоронили их всех, сердечных, — тихо, поминутно смахивая слезы, рассказывала тетка Степанида. — А Петрусь-то в то время у меня лежал. Ножку ему бревном придавило… Лечила я… Да разве без докторов с таким делом справишься?

Крамарев посмотрел на ноги сына. Босые, грязные, как у всех остальных ребят. Но одна из них, правая, уродливо скрючена. Крамарев судорожно глотнул воздух, прижал к себе хрупкое тело сына и замер. «Ох, сын мой, сынку… Тяжелое тебе выпало детство. Узнал ты и страх, и голод, и боль… Сиротинушка…»

Крамарев смотрел в землю. Вздувались желваки на скулах Мараговского. Норкин отвернулся к землянкам. А тетка Степанида всё рассказывала. И видели моряки горящую хату Крамарева, слышали доносящиеся оттуда голоса отца, матери и жены Крамарева.

— Время выходит, — прошептал Карпенко, подходя к Норкину.

Норкин взглянул на часы. Да, пора… А Петрусь уже немного освоился. Он теребит ремешок на фуражке отца, пытается открутить блестящую пуговицу. И отец помогает ему: он вырывает ее с мясом. Ничего не жаль ему для сына. За одну слезинку сына готов Крамарев жизнь отдать!

— Мотористы говорят, что наверстают, — прошептал Гридин, пробившийся через толпу. Норкин кивнул головой.

Крамарев, по-прежнему прижимая к себе сына, отошел в сторону, присел на обгорелый пень, между корней которого выбился тонкий зеленый стебелек. Постепенно распалась толпа. Норкин заметил, что некоторые матросы, посовещавшись с товарищами, убежали на катера и скоро вернулись с тугими вещевыми мешками. Несколько мешков исчезло в землянке тетки Степаниды, а остальные разобрали жители.

— Там немного еды и списанное обмундирование. Я разрешил, — тихонько пояснил Гридин, заметив удивленный взгляд командира дивизиона. — Не возражаете, Михаил Федорович?

— Нет, Леша, не возражаю, — так же тихо ответил Норкин, взял Гридина за локоть и предложил — Значит, зачисляем маленького Крамаренка на все виды довольствия?

Только отец не подарил ничего, если не считать пуговицы, которую потребовал сам Петрусь. Да сын и не нуждался в этом — понял, что отец дороже всего, — доверчиво обнял руками сильную отцовскую шею и что-то шептал ему в ухо. Отец радостно улыбался, кивал головой.

— Пора, — наконец сказал Норкин и, словно извиняясь, посмотрел на матросов. — Ты, Крамарев, оставайся, завтра с Пестиковым догоните на полуглиссере.

Крамарев прижал к себе сына, поцеловал несколько раз, передал тетке Степаниде и сказал, поклонившись:

— Спасибо, тетка Степанида… Век не забуду.