Возвышение Нифрона

В полдень жители Ратибора, оповещенные ударами городского колокола, собрались на Центральной площади. Толпа была столь велика, что возвращавшиеся из церкви Ариста, Адриан и Ройс поначалу не могли что-либо разглядеть. Наконец они увидели двенадцать человек в колодках. Все они стояли согнувшись, по колено в грязи. Их головы и запястья были в оковах. Над ними висели наспех сделанные дощечки с надписями «Заговорщик». Рыжеволосый юноша по имени Эмери был не в колодках, но подвешен на столбе за запястья. Он был обнажен по пояс, его тело покрывали многочисленные раны и синяки. Левый глаз распух и побагровел, нижняя губа была разбита и казалась черной от запекшейся крови. Рядом с ним висела та самая женщина из «Веселого гнома», что упомянула о том, как имперцы сожгли Килнар. Над обоими висели дощечки со словом «ПРЕДАТЕЛЬ». По мосткам, набросанным вокруг заключенных, расхаживал шериф Ратибора. В руках он держал короткую плетку из нескольких ремней с узлами на концах и угрожающе помахивал ею. Чтобы сдерживать разъяренную толпу, был стянут весь гарнизон городской стражи. На крышах расположились лучники, солдаты, вооруженные мечами и прикрывавшиеся щитами, угрожали каждому, кто отваживался подойти слишком близко.

Ариста узнала лица многих людей в колодках. Она помнила их с прошлой ночи. Она с изумлением увидела матерей, которые вчера, сидя на полу трактира, пели своим детям колыбельные песни. Теперь они были в колодках рядом с мужьями и горько всхлипывали. Дети тянулись из толпы к родителям. Больше всего ее напугало то, как поступили с женщиной из Килнара. Ее преступление заключалось лишь в том, что она сказала правду, а теперь ее подвесили на глазах у всего города и собирались хлестать плетью. Это зрелище было страшнее, потому что Ариста знала: если бы не Кварц, она могла бы оказаться на месте несчастной.

На площади появился суровый человек в одеянии судьи, сопровождаемый писарем. Когда они приблизились к арестантам, писарь протянул судье пергамент. Шериф призвал толпу к тишине. Судья поднял пергамент и принялся читать.

— За попытку заговора против ее королевского величества императрицы Модины Новронский, Новой империи, Марибора и всего человечества, за клевету в адрес имперского вице-короля, назначенного ее величеством императрицей, и за подстрекательство низших сословий к борьбе против господ эти преступники приговариваются к правому и справедливому наказанию. Все виновные в попытке заговора данным указом приговариваются к двадцати ударам плетью и одному дню в колодках без права освобождения до заката. Виновные в государственной измене получат сто ударов плетью и, если останутся в живых, будут оставлены висеть до тех пор, пока не погибнут от голода и жажды. Любой, кто совершит попытку оказать помощь или как бы то ни было облегчить участь преступников, будет также признан виновным и получит соответствующее наказание. — Он сложил пергамент. — Шериф Виган, можете начинать.

С этими словами он передал свиток писарю и быстро удалился. Шериф кивнул. Стражник подошел к первым колодкам и разорвал платье на спине одной из молодых матерей. Где-то в толпе закричал ребенок, однако это не остановило шерифа, который начал хлестать несчастную плеткой. Женщина молила о милосердии. Узлы впивались в бледную кожу. Она выла и вздрагивала от боли. Плетка со свистом рассекала воздух, нанося удар за ударом, пока стоявший рядом писарь вел точный подсчет. Когда все кончилось, спина женщины была багровой и мокрой от крови. Шериф вздохнул и передал плетку стражнику, который исполнил такое же наказание в отношении ее мужа. Шериф тем временем спокойно сидел рядом и пил.

Толпа и раньше почти не издавала звуков, но когда очередь дошла до женщины из Килнара, на площади повисла мертвая тишина. Женщина дико закричала. Шериф и его сподручные хлестали ее по очереди, поскольку на жаре это занятие было весьма утомительным — у них быстро уставали руки. Они отчаянно били женщину то по плечам, то по пояснице, иногда даже по бедрам. После первых тридцати ударов женщина перестала кричать и лишь издавала тихие стоны. Они продолжали хлестать ее, и к тому времени, как писарь досчитал до шестидесяти, женщина перестала двигаться и безвольно повисла. К столбу подошел лекарь, поднял ее голову за волосы и объявил мертвой. Писарь сделал пометку на пергаменте. Тело снимать не стали.

Наконец шериф подошел к Эмери. Юноша уже видел, какое наказание его ждет, однако не выглядел испуганным и держался храбрее остальных. Он вызывающе смотрел на приближавшегося к нему стражника с плетью.

— Даже если вы убьете меня, это не изменит того, что вице-король Эндрус — настоящий предатель, повинный в смерти короля Урита и членов королевской семьи! — успел выкрикнуть он, прежде чем первые удары плети заставили его замолчать.

Он не кричал, лишь глухо хрипел, стиснув зубы, пока узлы плетки превращали его спину в кровавое месиво. К последнему удару он тоже висел неподвижно и тихо, но все видели, что он еще дышит. Врач сообщил об этом писарю, а тот прилежно сделал соответствующую запись.