Именно это коллективное подсознание, присущее поколению дефицитарной экономики брежневского застоя, определяло доминанту массовых идеологических представлений в постсоветское время. Основное умонастроение могло быть дополнено вариациями на те же темы патерналистского государства, а именно – каким образом можно достичь желаемого состояния. Одни респонденты считали свои взгляды «коммунистическими». Другие, примыкавшие к ним, говорили о себе как о сторонниках «твердой руки», способной навести «железный порядок» в стране, укротить коррупцию в среде бюрократии, подчинить олигархов, заставить их «перестать красть» и «вернуть награбленное народу», сделав бизнес «социально ответственным». Третьи определяли себя как людей с русско-патриотическими убеждениями (по сути, имея в виду ту же самую организацию власти, но ориентированную на приоритеты русских). Четвертые называли себя «аграрниками» и т. п.
Людей, сознательно ориентированных на западные модели правового государства, разделения властей, защиту личных свобод, прав человека и других принципов современного демократического общества, насчитывалось (и насчитывается на всем протяжении последних 15 лет) сравнительно немного: от 7 до 12 % взрослого населения (максимум 15 % в отдельные моменты).
Поэтому можно сказать, что доктрина «суверенной» или «управляемой демократии» В. Суркова фактически ничего не искажала в этом понимании массами положения вещей, хотя и отдавала самым циническим образом риторическую дань иллюзиям либералов и демократов времен перестройки и гайдаровских реформ. Последующая политика лишь закрепила это состояние: медленное удушение конкуренции политических партий, ограничение интернета и информационного пространства, прессинг по отношению к общественным движениям и организациям гражданского общества, а стало быть – сокращение сферы публичных дискуссий до аудитории нескольких независимых изданий и интернет-порталов.