Возвращенный рай

Когда он в последний раз с таким значением надел на нее жемчужное ожерелье, она все поняла. Круг замкнулся так же, как и начался.

Когда на его шею так откровенно повесилась длинноногая пустоголовая девица, а Антон только поощряюще ей улыбался, молча встала и ушла. Тут же сложила все его вещи, добавив оба ожерелья и другие драгоценные безделушки, которые он так любил дарить ей за короткое время их совместной жизни, и поняла, что снова осталась одна.

Душила обида на судьбу, так обыденно предавшую ее в очередной раз. Но плакать она не стала, гордо вскинув голову и заявив себе, что переживала это прежде, переживет и сейчас. Но, несмотря на это фанфаронство, было так больно, что первую неделю она даже писать не могла. Это потом обида и горечь утраты стали изливаться в словах, а тогда даже слез не было.

Может, это ее предназначенье – выплескивать свою боль на бумагу, чтобы развлечь других людей? Но это так мучительно и несправедливо…

Пошла на кухню, заварила крепкий чай, и медленно, глоток за глотком, осушая чашку, с ироничной улыбкой вспомнила сегодняшний прием. Конечно, это очень приятно – быть знаменитостью. Но ничего не меняет. Она всё так же одинока, и у нее всё с той же силой болит сердце. Как же ей хочется к Антону, в его сильные и нежные объятья!

Она нахмурилась и попеняла себе: это всё ее женская сущность, боящаяся одиночества. Но что делать, если все, кто был ей близок, ее предавали, а она не умеет прощать? Или, вернее, не верит, что прошлое больше не повторится? Как известно, стоит простить один раз, и придется делать это много-много раз. Разве не это она наблюдает вокруг?

А может, это просто трусость? Она отпила чай, поставила чашку на стол и зажмурилась, пытаясь разобраться в себе. Нет, это не трусость. Чувство, глубоко засевшее в ней и не позволявшее вновь поверить, было сродни брезгливости. Всё, что между ними было, испорчено, по сути поругано и испоганено. Конечно, он ничего ей не обещал, как и она ему, но всё же…

Приняла душ, сначала горячий, потом прохладный, стараясь смыть с себя мысли об Антоне. Естественно, ничего не получилось. Улеглась в постель, в которой спала с ним, и снова истово захотелось почувствовать рядом с собой его страстное тело. Правда, она не испытывала с ним тех восторгов, что описывала в своих романах, но, если честно, она их никогда не испытывала. Видимо, это ее особенность. Тут уж ничего не поделаешь.

Обняла подушку и, представив, что это Антон, снова горько вздохнула. Хоть бы уж не врал. Она прекрасно знала, что он жил с той девицей, и даже в Италию с ней ездил. Неужели он думал, что это можно утаить? И заложил его не кто иной, как Евгений. Как-то они случайно встретились на улице и разговорились.

Когда она скованно поинтересовалась, как так Антон, тот с неудовольствием выложил, что босс в Италии с какой-то Оксаной. Видимо, она здорово ему не нравилась, потому что при ее имени у водителя лицо стало похоже на сморщенный сушеный гриб. Со стороны можно было подумать, что у него внезапно разболелся зуб. После этого известия она быстренько распрощалась и ушла, чтобы Евгений не заметил, что на ее глаза набежали горькие слезы.

И после этого Антон заявляет, что он одинок и у него никого нет? Да она совершенно правильно делает, что не верит ему ни на грош. Может быть, сейчас ему действительно одиноко, ведь судя по реакции Евгения, эта Оксана далеко не сахар. Но Антон быстро утешится, возможностей для этого у него не счесть. Не одна, так другая. Утешительницы всегда найдутся – ведь он хорош собой и весьма состоятелен.

Вспомнила присказку своей подруги Полины: все мужики – козлы. Раньше она казалась ей слишком грубой, но сейчас она с ней полностью согласилась. Взять хотя бы ее бывшего босса, Анатолия Витальевича. Вот ведь женат, и любовниц не счесть, а туда же – всё новеньких ему подавай. После знаменитого вечера, на который она явилась в платье Герца, он буквально не давал ей проходу, откровенно предлагая встретиться в неформальной обстановке. В конце концов нагло потребовал: или его постель, или увольнение.

Она с удовольствием вспомнила его вытянувшееся лицо, когда она положила перед ним заявление об уходе. А когда через полгода после этого стало известно об ее премии и вообще о ее писательской деятельности, о которой она ни с кем из сослуживцев не говорила, это стало для него настоящим шоком.

Мария, прибежавшая к ней сразу, лишь услышав о премии, рассказывала: