— Ты сама говорила, что раздевала его, когда он промокал до самых подмышек, — сказал парень.
— Не говорила я тебе этого. Было другое, но я не делаю из этого секрета, я рассказала маме. Часто, когда я стаскивала с него одежду, он говорил мне: «Ложись на край кровати рядом со мной, моя маленькая. Зачем тебе спать на торфяной куче в сарае?»
— Хотя я и мало смыслю в таких делах, — заметил парень, — не верится, чтобы такой мужик, как Бьёрн из Лейрура, заполучив в кровать девчонку, оставил ее в покое.
— Я тоже мало чего знаю. Только он не трогал меня. Правда, рядом с ним на меня нападала усталость и сонливость, и я не помпю, что бывало после того, как я ложилась.
— А он не прикасался к тебе?
— Только один раз, во сне, он толкнул меня невзначай. Но я отодвинулась и проснулась, точно мне приснилось что-то. И опять мигом уснула. Больше я ничего не замечала за ним, кроме того, что он большой и сильный. Представь себе, я редко спала так крепко, как со стариком. Никогда я не слыхала, когда утром он перелезал через меня и уезжал.
Юноша с сомнением рассматривал девушку.
— Как мужчине понять женщину! Нет более разных созданий на земле. Нужно либо верить, либо не верить. Я решил верить тебе, Стейнбьорг. А теперь мне пора. Нет больше времени. Спасибо за лепешку и сыворотку…
— И деньги, Йоуи, — добавила девушка. — Золотой. Хорошо, что я могу вознаградить тебя за то, что не разрешила тогда сесть на Крапи. Теперь-то лошадь при дворе короля и зовут ее Пусси.
— Не стоит вспоминать об этом. До свиданья. Я возьму твою монету в залог будущего. Спасибо.
Она смотрела на него, преисполненная благодарности за то, что он пришел, и тоски, потому что ему нужно уезжать так скоро. Она не удержалась, чтобы не сказать:
— Мне кажется, что за это короткое время ты стал больше и сильнее.
— Это благодаря лепешке и сыворотке, — сказал он. — И маслу из кадки.
Она смотрела, как он наклоняется, чтобы пройти в дверь, и чувствовала, что разочарована. Вдруг он обернулся в темном проеме дверей и подошел к ней, взглянул смущенно, собираясь что-то сказать.
— Ну что? — спросила она и улыбнулась, сильно покраснев.
— Я хотел лишь спросить, — сказал он, — такой золотой был только один?
Она задумалась, потом догадалась, что он имеет в виду. Улыбка исчезла с ее лица.
— Подожди-ка…
Она вытащила из узелка несколько красивых серебряных монет.
— Пожалуйста, — сказала она. — Возьми. Отцу наверняка не понравится, если он увидит их у меня.
Парень взял серебро и сказал, что это тоже неплохо.
— Но, — добавил он, — я хотел бы знать, не было больше золотых?
Она посмотрела на него удивленно. Вдруг ей пришла на ум мудрая фраза, вернее, ничего не значащая болтовня старого Бьёрна из Лейрура.
— Женщина получает золото только один раз, — сказала она, — а потом уже серебро.
— Ах, вот как! Так я и думал. Ты распрощалась с тем, что дороже золота.
Глава тринадцатая. О королях и царях
Стейнар из Лида не вернулся с последним осенним пароходом. Жена не видела иного выхода, как только обратиться к пастору; и она отправилась к нему.
— Я пришла к вам потому, что ближе всех к Провидению стоите вы, даже ближе, чем судья. Как вы думаете, жив мой муж?
Пастор ответил, что, хотя последний пароход и не привез сейчас сюда крестьянина, о его смерти не было известно к тому моменту, когда пароход отходил из Копенгагена.
Женщина спросила:
— Значит, можно предположить, что он умер?!
Пастор ответил:
— Гм! Как сказать — в прямом смысле, возможно, и нет.
Женщина сказала:
— Я спрашиваю вас потому, что невежество мое безгранично и, пожалуй, никогда я не была так глупа, как сейчас. Ваша же мудрость велика. Ответьте мне, может ли статься, что он умер?
— Это вполне могло случиться, — ответил пастор.
— Вы считаете, что это именно так? — Женщина устремила взор в пространство, и слезы застлали ее глаза.
— Ну может, и не совсем так, — сказал пастор.
— Не очень-то весело быть неразумной женщиной, — сказала жена Стейнара. — Я прошу вас отнестись снисходительно к моему вопросу: если мой муж, Стейнар, не умер или, быть может, не умер в прямом смысле, что же тогда значится в церковной книге? И, наоборот, если что-то говорит за то, что он умер, пусть даже и не в прямом смысле, сколько в таком случае с нас причитается слез?
— Я знаю, что все зависит от слез, моя дорогая, — сказал священнослужитель. — Крупные ли они и сколько их… В этом случае я хотел бы сказать, гм… Не отложить ли нам этот разговор до весны?
Затем священник наклонился и шепнул:
— Я слыхал, люди поговаривают, будто твой муж, Стейнар, снюхался с мормоном. Он повстречал его тем летом, когда приезжал король. Кое-кто говорит, что именно он освободил мормона, когда того привязали к камню.
Ближе к рождеству, когда слезы в Лиде уже не походили на отдельные льдинки, а превратились в сплошную ледяную глыбу, пришло письмо от отца. Оно было написано в Копенгагене в конце октября и отправлено с осенним пароходом. Но, когда оно прибыло в страну, никто не торопился доставить его по назначению. Это был замусоленный, скомканный клочок бумаги, побывавший во многих руках.