Возвращенный рай

Вот каким было хозяйство Стейнара к тому дню, когда он отправился в путь: он, как уже было сказано, владел отцовскими землями, стоившими двенадцать сотен по старинному исчислению, когда сотня соответствовала одной корове. Долгов он не имел, так как в то время крестьяне не получали кредитов — никаких кредитов попросту не существовало. Если крестьяне терпели убыток, они вынуждены были покидать хутора. В хозяйстве у Стейнара было тридцать овец-ярок и дюжина молодняка, две коровы, годовалый теленок и пять рабочих лошадей, которые обходились подножным кормом. Корова в Исландии с незапамятных времен считалась кормилицей, матерью человека. Овцу же использовали как разменные деньги. С помощью овец производили расчеты. По теперешним ценам овца соответствовала двухдневной заработной плате рабочего, но в те времена не было ни заработной платы, ни рабочих. Из тридцати овец на хуторе десять было нужно для увеличения стада, так что чистый доход Стейнара составлял всего лишь двадцать овец, которые соответствовали сорока рабочим дням в году. На это он мог купить у лавочника в Эйрарбакки, в двух днях езды от Лида, ржаной муки и зерна и еще кое-что необходимое по хозяйству. В те времена там была самая большая датская розничная торговля и туда стекался народ из самых далеких мест, часто покрывая расстояния не в одну сотню километров. Старых овец Стейнар пускал на мясо. Одежду делали дома из отходов шерсти, обувь — тоже дома, из недубленой кожи, подержав ее немного в квасцах. Детям всегда наказывали беречь обувь, не прыгать и не шаркать по земле. Рыбу Стейнар доставал у крестьян с прибрежных хуторов в обмен на баранину, а когда приходилось особенно туго, отправлялся зимой в Торлауксхёбн и нанимался в команду на открытую лодку, уходил за рыбой в море, где каждую зиму у бушующего побережья тонуло в бурю и шторм больше исландских рыбаков, чем гибнет солдат в войну.

Глава десятая. Барышники

Теперь будет рассказано о том, что случилось после отъезда Стейнара из Лида на юг, где он сел на корабль и отправился морем в чужую страну.

Крестьянин покинул дом лишь тогда, когда было убрано все сено, и рассчитывал вернуться домой к исходу осени с последним пароходом. На хуторе оставались жена и дети; считалось, что с осенними работами они справятся.

Ночи уже стали темными. Керосин в те времена был крестьянам не по карману, и свет в окошках на хуторах — редкое явление. Даже китовый жир, с незапамятных времен служивший главным источником освещения в Исландии, и тот слыл роскошью. Несколько бутылок керосина, который покупали в Лиде на целый год, берегли до тех пор, пока не наступали самые короткие дни. Старались делать все при дневном свете и, как только темнело, прикрывали огонь в очаге и укладывались спать. Вставали рано, как только забрезжит первая полоска света. И лишь тогда, когда ночи становились такими же длинными, как дни, впервые зажигали свет. Особенно длинными показались детям первые вечера после отъезда отца.

После трудного дня ничего не оставалось, как завалиться спать. Но случалось, что два неразлучных спутника — сон и сновидения — забывали навестить хутор. И тогда, чтобы скоротать время, домочадцы Стейнара лежали и прислушивались к отдаленному, чуть ли не в другом приходе, стуку копыт. Лежать и слушать, как кто-то проехал по дороге, сопровождаемый лаем собаки на крыше, помогает скоротать время. Каждое утро подсчитывали, сколько остается дней до приезда отца.

Поздним вечером, о котором сейчас пойдет речь, — это было в ту пору, когда овец возвращали домой с горных пастбищ, — на хуторе давно уже все спали. Никто в эту ночь не слышал стука копыт. Шел дождь. Среди ночи мать и дочь одновременно проснулись от оглушительной суматохи и возни вокруг дома. Вскоре кто-то подошел к окошку, постучал и, по принятому здесь обычаю, попросил открыть во имя господа.

Мать и дочь в спешке натянули на себя кой-какую одежку и бросились открывать дверь. Дождь лил как из ведра. На пороге стоял огромный детина, промокший, в толстой куртке и огромных сапогах. Он обнял и расцеловал женщин. Шел от него лошадиный дух, смешанный с запахом табака и коньяка. Борода была мокрая, а из носа шел пар.

— Это всего-навсего старик Бьёрн из Лейрура, — сказал приехавший. — Мы едем с восточных рек — я и несколько парней с лошадьми. Животные приустали, да и парням досталось — двое суток подряд не спали. Ни единой сухой нитки — промокли до костей. Боже мой, да это же просто блаженство — расцеловать вас тепленькими, прямо с постели. Ну а как мой дорогой друг Стейнар, все еще подхалимничает перед королем?

Хозяйка ответила, что Стейнар в Копенгагене и они не ждут его обратно раньше зимы.

— Но если вам нужен ночлег, то, пожалуйста, проходите в дом. Правда, ты знаешь, дорогой Бьёрн, мы не можем предложить вам ничего особенного, подобающего таким знатным гостям, как вы, хотя я всегда говорю: чем довольствуется Стейнар, мог бы довольствоваться и сам король.