Тесса завтракала, обедала и ужинала вместе с Дзанетти. Беседы за столом обычно начинались с повседневных тем: погоды, урожая, перебоев то с тем, то с этим, — а потом они переходили на религию, политику и философию. Женщины Дзанетти рассуждали здраво и холодно, хирургически препарируя каждую тему до тех пор, пока не были исследованы все ее стороны, без эмоций и раздражения. Здесь никогда не хлопали дверьми, не вскакивали, разволновавшись, из-за стола. У Тессы вежливо спрашивали ее мнение, внимательно его выслушивали, а потом не оставляли от него камня на камне, опровергая фразу за фразой. Затем Оливия сворачивала салфетку, молитвенно складывала ладони, благодарила Господа и возвращалась к работе.
В школе Тессу назначили ассистенткой синьоры Гранелли. Синьора Гранелли учила самых младших. Тесса раздавала ребятишкам бумагу и карандаши, помогала выводить буквы, умывала чумазые мордашки.
Фаустина Дзанетти была худая, с желтоватым цветом лица; из-под ее тонких, мягких темных волос смотрели умные серые глаза. Поскольку школа и больница находились по соседству, Тесса с Фаустиной часто вместе возвращались на виллу в конце рабочего дня.
Однажды вечером, когда они шагали по каменистой тропинке, Фаустина сказала:
— Когда закончится война, я выучусь на врача. Поеду учиться в Болонью или в Парму — а если понадобится, то даже в Париж или Эдинбург. — Она недовольно фыркнула: — Я всегда хотела поступить в университет, но отец мне не разрешал. Он считал, что девушке незачем учиться. Девушки выходят замуж, говорил он. — Фаустина пожала плечами. — Такие девушки, как ты, может, и выходят замуж, но только не такие, как я.
— Я никогда не была замужем, — сказала Тесса. — И никогда не хотела.
Фаустина бросила на нее короткий взгляд, а потом расхохоталась.
— Если не считать приснопамятного синьора Бруно.
— Да, не считая его, — улыбаясь, кивнула Тесса. — Надо сказать, я не очень-то по нему скорблю.
— Я бы хотела стать хирургом. — Фаустина шла широким размашистым шагом. — Дотторе Берарди позволил мне ассистировать ему в прошлом году, когда удалял аппендицит. Он думал: я упаду в обморок, а я не упала.
Если бы ее спросили, хочет ли она ехать на виллу Бельканто, Тесса наверняка бы ответила, что предпочитает город деревне. Сельская жизнь казалась ей слишком унылой, она нуждалась в разнообразии, в смене обстановки. Иногда она мысленно упрекала Гвидо за то, что он так поспешно написал о ней матери; тем не менее, Тесса была вынуждена признать, что после объявления войны во Флоренции для нее стало слишком опасно.
Обитатели виллы почти не контактировали с властями. Война казалась очень далекой от замкнутого, самодостаточного мирка поместья. Тем не менее, она сказывалась на его жизни, и очень заметно. Мужей, сыновей и возлюбленных призывали в армию; в городах не хватало продуктов и невозможно было достать бензин. Они слушали по радио сообщения о ходе военных действий — о нападении Германии на Россию в 1941 году, о вступлении России в войну на стороне союзнических войск, о продолжающемся противостоянии в Северной Африке, — слушали молча, пытаясь отделить факты от пропаганды. У каждого было, за кого переживать.
На каминной полке в гостиной виллы Бельканто стояла фотография Гвидо, Сандро и Фаустины, сделанная в саду флорентийского палаццо Дзанетти. Фаустина красовалась на ней в белом платье и соломенной шляпе, Сандро казался преувеличенно серьезным. Только Гвидо смотрел в камеру, сунув руки в карманы, в рубашке с расстегнутым воротом, улыбающийся и беззаботный.
Тесса никогда не была религиозной, не знала даже, крещеная ли она, и если да, то к какой конфессии принадлежит, однако и она молилась за то, чтобы братья Дзанетти остались в живых. «Хуже не будет, — думала она. — На всякий случай».
В январе 1942 в начальный класс школы поступила девочка по имени Перлита. Ее мать Эмилия работала в прачечной на вилле Бельканто. В свое первое школьное утро Перлита замерла в маленькой раздевалке, где дети оставляли теплую одежду, безмолвно глядя большущими черными глазами из-под густой челки на то, как другие снимают пальтишки и шали и вешают их на крючки. Она была в теплой куртке, вязаном берете и варежках. Перлита и не собиралась раздеваться; она стояла, замерев на месте, словно деревянная кукла, с ужасом в глазах.