Возвращение в Сокольники

– Да, я мог бы, наверное, назвать фамилии, но это уже теперь не имеет никакого значения, потому что наша газета, вернее, тридцать пять, кажется, да, именно тридцать пять процентов акций закрытого акционерного общества «Московский наблюдатель» продано.

– Именно с этой целью вы и ездили тогда к Остапенко?

– При чем здесь Остапенко? У него свой бизнес. Вряд ли ему нужна какая-то газета… какие-то проценты… Да и вряд ли бы он потянул все это. А почему вы именно меня об этом спрашиваете?

– Что ели?

– Не понял.

– Ели что? На даче. У Остапенко. Не помните? Чем вас там угощали?

– Ели? Да при чем здесь это? Не помню. Чем-то угощали. Не все ли равно?

– Кто вел переговоры: вы или Метлицкий?

– Метлицкий.

– Значит, вы ничего не знаете?

– Послушайте, но какое все это имеет отношение к тому делу, которым занималась прокуратура? Вы хоть что-нибудь можете определенное сказать о расследовании? Что у вас за методы, у прокуратуры?

– Методы самые гуманные, – сказал Турецкий. – Такие же, как и у вас. Только, в отличие от газеты, сыск и информация входят в наши прямые обязанности, а вот газетчики… Кто, говорите, приобрел тогда эти тридцать пять процентов?

– Слушайте, давайте вы сами поговорите с Метлицким. Я и так слишком много чего сказал.

– Вы не хотите мне отвечать?

– Я не могу точно сказать. Нужно смотреть бумаги. И вообще, информировать вас, работников прокуратуры, вовсе не входит в мои обязанности.

– Меня не надо информировать, я сам вам все скажу, – сказал Турецкий. – Эти тридцать пять процентов теперь принадлежат фирме «Велда». Так? Так. Остапенко имеет к ней какое-нибудь отношение? Имеет. Вы не подскажете какое?

– Я ничего не знаю.

– Вы встречались на даче с представителями «Велды» и ничего не знаете?

– Послушайте, я правда ничего не знаю! – Казалось, сейчас с ним случится истерика.

– Убит журналист. Вы пишете гневные статьи.

– Сам я ничего не пишу.

– Не важно. Вы – ваша газета. Вы ищете убийц. Вы упрекаете Генеральную прокуратуру, а сами ничего не делаете, и даже больше того, прикрываете людей, которые могут быть виновны.

– Послушайте!

– Послушаю.

– Вы пришли для чего? Чтоб разозлить меня? Не понимаю. Зачем вы пришли? Я ничего не знаю.

– Ведь Женя не был идеальным журналистом? Так? Какие у вас лично были с ним человеческие отношения?

– Никаких.

– То, что говорят о нем, правда? Что он иногда играл против правил. Что расталкивал локтями товарищей? Не всегда бывал корректен. В вашей среде ведь трудно чего-нибудь добиться, если играть по правилам?

– Как и в вашей.

– Ну, в нашей еще возможно благородство. По отношению к своим.

– Чего вы хотите? Чем я вам могу помочь? Вы вынуждаете меня отзываться нелестно о погибшем человеке? Ладно. Я мог бы отозваться. Но какое это имеет теперь значение? И зачем вам все это? Простите, но вы, кажется, несете какой-то бред. Я ничего не понимаю.

– Ответьте на вопрос. Правду о нем говорят?

– Да.

– Точнее.

– Да, Женя не нравился нам. Ну… скажем так, не всем нам. У нас, в газете, как вы понимаете, не все идет гладко. Как и повсюду, есть различные партии, так сказать, каждый тянет на себя… И вот то самое дело, о котором вы говорили, дело об этом охранном агентстве, как его?…

– «Центурион», – с улыбкой подсказал Турецкий.

– Да, «Центурион». Он, вероятно, хотел использовать это дело в межредакционной борьбе. Конечно, это понравилось не всем. Даже скажу больше! Это вообще никому не понравилось! С одной стороны, потому что намечались все эти финансовые дела, газете подыскивали покупателя, понятно? А с другой стороны, его старые приятели, конечно, уже опасались.

– Чего?

– Ну что он вырвется, станет первым. Тут ведь уже дружбы быть не может. Тут если ты первый – ты победил! Только так.

– Кто эти приятели? Имена, фамилии?

– Я не знаю…

– Что значит – не знаю? Вы же все-таки не последнее место занимаете в своей газете? И не знаете таких простых вещей? Имен?

– А знаете, сколько у нас в газете людей работает?

– Ну хоть кто, примерно?

– Не знаю. Я и так вам сказал больше, чем мог.

– Отвечать на мои вопросы, между прочим, – сурово сказал Турецкий, – это ваш гражданский долг. Мы ведь не на лавочке с вами сидим. Правильно?

– Да, но многое из того, что вы сейчас от меня услышали, – информация, мягко говоря, непроверенная. Я бы на вашем месте не рискнул на нее ссылаться.

– Слухи?

– Ну если хотите. Поэтому я свой гражданский долг перед вами даже перевыполнил.

– И последний вопрос. В чем была его вина?

– Вы меня, что ли, спрашиваете?

– Вас, естественно.

– Я не знаю, почему его убили!

– Я не об этой вине. Я о той, после которой в редакции с ним кое-кто вообще перестал здороваться.

– Да он просто украл кое-какие бумаги у одного из наших сотрудников! Но ведь есть все-таки свои приличия. Если ты журналист – пожалуйста: укради у свидетеля, у… у работника прокуратуры, в конце концов, но не у своего!

– А я догадываюсь у кого, – сказал вдруг Турецкий. – Я знаю, у кого украл он эти бумаги. Хотите назову вам имя?