Возвращение в Пустов

И сосед у него такой же. И куча народу вокруг. И все они замечательные, ленивые, все заслужившие и получившие свое люди.

— А по-моему, хорошо, — сказала Вероника Михайловна, отпивая из чашки.

— Только вы вырастили не человечество, а плесень.

За окном сделалось совсем темно. Двор, забор, дорога пропали. Лишь со стороны невидимой железнодорожной насыпи посвечивали фонари.

— Погодите, — качнула пальцем Вероника Михайловна, — есть еще дети. Им все придется начинать заново, выбирать между добром и злом, оценивать свои поступки, проходить свой путь.

— Зачем? — удивился Шумер. — Или вы отнимите у них все, заработанное родителями?

— Нет, но…

Вероника Михайловна, замолчав, ущипнула себя за губу и потянулась к сигаретной пачке.

— Ну вас, — сказала она. — Вы как будто оправдываете нынешнее состояние реальности. У вас у самого-то есть понимание, что делать с божественной силой? А то все, что я не предложу, вам не нравится.

Шумер посмотрел на дно кружки. В остатках чая плавал кружок лампочки.

— Я могу сказать.

— Так скажите, — Вероника Михайловна щелкнула зажигалкой, — а я буду оппонировать.

Шумер улыбнулся.

— Вы не думайте, я вижу все, что происходит. Я вижу опустившихся женщин, умирающих детей, обманутых стариков, существ без души, сделанных из пустоты и жажды, несчастных, глупых, измученных людей, их много, их очень много.

Он выдохнул. Вероника Михайловна мотнула головой, прогоняя дым — ей показалось вдруг, что в уголке глаза ее гостя блеснула слеза.

— Я думал, как вы, — продолжил Шумер. — Я думал, мир надо изменить. Но скоро я понял, что любое изменение внешних условий не меняет самого главного. Самих людей.

— Интересный вывод.

— Вы не согласны?

— Нет, — сказала Вероника Михайловна. — Люди как раз меняются в зависимости от условий. Я думаю, вы по-разному поведете себя в условиях войны и в условиях достатка.

Шумер кивнул.

— Поведу по разному. Но изменюсь ли? Человек приспосабливается к обстоятельствам, но это не значит, что он превращается в какое-то новое, отличное от прежнего себя существо. Каким был, таким и остается. Если я трус, то и в условиях войны, и в условиях достатка я окажусь трусом. Просто во втором случае это, возможно, и не проявится явно. Просто не сложатся обстоятельства таким образом, чтобы кто-то увидел это во мне.

— То есть, вы вообще отказываете человеку в возможности измениться?

— Как раз нет!

— Не понимаю.

— Человек может измениться всегда. Только перерождение должно происходить внутри его. Это внутренняя, часто долгая и изнурительная работа. И в данном случае неблагоприятные обстоятельства, скорее, могут служить необходимым стимулом к изменению, чем искусственные рамки существования, которые вы хотели бы ему задать. Где, как ни в жестоких условиях выживания, возможны яркие проявления самопожертвования, милосердия и доброты?

— То есть, вы бы устроили конец света?

— Да нет, — сказал Шумер. — Я хочу сказать, даже в нынешних условиях человек может проявить все то лучшее, что в нем заложено. Его нужно только подтолкнуть, и Бога, чудо, доброту и справедливость он найдет в себе сам.

— Вы в этом уверены?

Шумер вздохнул.

— Иногда — да.

— Хорошо-хорошо, — подняла руки Вероника Михайловна. — Допустим, что человека, образ его мышления действительно надо менять. Как вы собираетесь это делать?

— У меня же есть божественная сила? — улыбнулся Шумер.

— И что? Вы каждому вложите свод заповедей в голову?

— Нет. Тем более, что они там уже есть. Знаете, я много размышлял над тем, что подвигает человека на плохие, отвратительные, омерзительные поступки. Что заставляет убивать и насиловать? Где зреет желание сделать больно другому человеку?

— И что придумали?

— Что это всегда имелось в нем. Что и добро, и зло, и Бог, и дьявол находятся не где-то извне, не в небесах и не под землей. Они в нем. В каждом человеке. Как зернышки предполагаемого будущего. Зло проще, доступней, оно требует меньших усилий, оно обольстительней и цветастей, оно обещает многое, но, как ни старайся, не дает покоя. Оно как воронка, знаете, все захватывает в себя, оставляя вокруг разряженное пространство. Оно — лень, тщеславие, косность, зависть. Добро же…

Шумер улыбнулся.

— Добро не может целиком поместиться в человеке. Ему тесно. Оно желает быть разделенным и прорасти в ком-то еще, в мир.

— Вот же какая зараза.

В голосе Вероники Михайловны послышалась грустная ирония.

— Ну, да, — кивнул Шумер. — Добро — сложная штука. Гораздо сложнее зла. Добро капризней и требовательней к носителю, его трудно растить в себе, его тяжело сохранять, пока оно слабо, но легко дарить.

— Вот как?

— Да, и ничего не получать в ответ.

— Ну, в ответ можно получить, что угодно!

— Человек так устроен, что часто выбирает, что проще, к чему легче приспособить свою жизнь. Потом добро ведь не подразумевает немедленных преференций. Возможность быть добрым — это возможность внутреннего роста, тех изменений, тех трансформаций, из которых складывается новый мир.

Вероника Михайловна затянулась.

— Все это хорошо, — сказала она. — Но за счет чего вы собираетесь заставить…

— Не заставить.