Возвращение в Прованс

Робер с отцом жили в безымянной деревушке, расположенной в миле от Понтажу. По дороге домой молодой человек вспоминал детство: тогда ему было всего пять лет, на юге Франции бушевала война, люди голодали и жили в постоянном страхе смерти, однако вот уже двадцать лет как юноша считал это время самым счастливым в своей жизни. Тем жарким, засушливым летом немецкие самолеты кружили над Провансом, а нацистская армия двигалась на север, к побережью Франции. Им противостояли бравые маки – бойцы французского движения Сопротивления, ведущие партизанскую войну в горах Прованса с помощью группы британских разведчиков, которые поддерживали связь с войсками союзников.

– Понимаешь, Робер, главное – задержать нацистов на юге, чтобы наши друзья из Англии и Америки перешли в наступление на севере и освободили Париж, – объясняла ему бабушка, пока они с внуком чинили прохудившуюся стену курятника: Мари очень дорожила своими тремя курицами и боялась, как бы их не передушили лисы.

– Vive la France![9] – воскликнул мальчик, и бабушка, шикнув, ласково взъерошила ему волосы.

Самые ожесточенные бои проходили на плато Мон-Муше. Один из бойцов, чудом уцелевший в сражении, с помощью соратника добрался до бабушкиной хижины. Его звали Люк, Люк Боне. Он потерял сознание от ран и в бреду страстно шептал о своей любви к какой-то Лизетте.

– На немца похож, – сказала бабушка, увидев его.

– Да, похож, но наш, – заявил старый партизан. – Сражался как одержимый, вытаскивал раненых из-под пуль. Меня вот спас, а я даже не знаю, как его зовут. Приютите его, пожалуйста, – попросил он. – Может, выкарабкается, вам скажет.

Бабушка молча кивнула, и раненого перенесли в сарайчик. Так начались самые счастливые дни в жизни Робера. В поисках работы его мать уехала в Марсель, отца два года назад немцы угнали в Германию, «в рабство», как выразилась Мари. Робер его почти не помнил и всем сердцем привязался к бабушке. Люк вначале очень напугал мальчика: израненный, покрытый синяками, ссадинами и глубокими, кровоточащими царапинами, с пробитой головой, вывыхами и переломами… Высокий белокурый незнакомец несколько недель приходил в себя, а потом Робер с ним подружился и очень расстроился, когда пришло время прощаться. Он знал только, что Люк выращи вал лаванду в окрестностях Люберона, а потом сражался с нацистами. Пятилетнему мальчику хотелось, чтобы его новый друг остался жить с ними, но у Люка были другие планы.

Робер дошел до покосившейся ограды, остановился у поломанной калитки, висевшей на одной петле, и задумчиво поглядел на большой палец: подушечку пересекал тонкий, еле заметный шрам – летом 1943 года они с Люком стали кровными братьями. Робер вспомнил, как игла проколола кожу, как вспыхнула резкая боль, как показалась яркая капелька крови, и они с Люком прижали большие пальцы друг к другу. Люк торжественно поклялся вернуться, и Робер честно прождал всю войну. Потом в родные места вернулись родители, изувеченные годами лишений и невзгод, погрузились в свои страдания, о ребенке забыли. К счастью, бабушка до этого не дожила.

Робер рассеянно потер шрам и печально прошептал:

– Ты не сдержал клятву, Люк!

Он встряхнул головой, будто отгоняя из памяти образ высокого широкоплечего красавца, провел дрожащей рукой по темной шевелюре. Робер не любил вспоминать о счастливых днях, ни к чему хорошему это не приводило.

Дверь хижины со стуком распахнулась, на пороге возник отец.

– Ты где шлялся?

Отец обычно пребывал либо в глубоком унынии, либо в раздраженном озлоблении. Сегодняшнее утро началось со злобы. Робер вздохнул: придется держаться подальше.

– Ходил в бар, к Луи, – тихо ответил он.

– Обо мне языки чесали?

– Нет.

– А зачем тебя туда понесло?

– Вот, тебе принес… – Робер достал из кармана бутылку вина, стараясь не глядеть на отца.

– Что, деньги некуда девать?

– Я их честно заработал.

– Ну тогда пойдем, еще заработаем. Кроликов постреляем, – заявил отец, сверкнув налитыми кровью глазами.

Робер невольно отступил на шаг.

– Эй, ты куда? Пошли, поможешь отцу!

«Да, тебе надо помочь», – подумал Робер и вспомнил слова Луи.

– Лови! – прохрипел отец, швыряя сыну мешок, заляпанный высохшей кровью. – Будешь подстреленную дичь приносить. Как собака.

Робер опустил бутылку в жухлую траву у калитки и поплелся за отцом. Старший Дюга, крепкий и коренастый, являл собой устрашающее зрелище: грязная рубаха прикрыта обтрепанным жилетом, оборванные штаны заправлены в давно не чищенные сапоги, на голове кепи, к губе прилип окурок, руки привычно сжаты в громадные кулаки. Робер передернулся, представив, как на него обрушивается град ударов.

– Давай, шевелись! – буркнул отец. – Зря я тебя с бабкой оставил. Старая карга вырастила слабака.

«Похоже, снова бабушкину шкатулку нашел», – с ужасом подумал Робер. В шкатулке хранились немногие сокровища, оставшиеся в наследство от Мари: шарф, любимая брошь, флакончик лавандовой воды, библия, лупа, с помощью которой бабушка читала при свете свечи. Еще недавно там лежало бабушкино обручальное кольцо, но отец обменял его на выпивку.