Возвращение в Панджруд

Возле стен тут и там сидели молчаливые люди в расшитых золотом чапанах и белых чалмах. Миновали еще одну галерею.

— Это со мной. К молодому эмиру. Дело государственное, — отрывисто сказал Гурган, проталкивая бледного Нурибека мимо стражников.

Он первым, откинув занавесь, нырнул в дверной проем и, согнувшись, пошел вперед.

Нурибек без раздумий пал на колени и пополз следом мимо стоящих по обе стороны от дверей сановников (один держал что-то вроде алебарды с серебряным топориком).

Царевич сидел на подушках, покрытых красным ковром. Черный бархатный чапан, украшенный драгоценными камнями, подчеркивал белизну и свежесть его лица. Муслиновая чалма была увенчана султаном из перьев, а серебряная петлица пересекала ее по диагонали. Справа от Нуха замерли два мальчика с какой-то драгоценной утварью в руках. Высокопоставленные царедворцы чинно стояли по обеим сторонам от возвышения.

Сделав три шага, Гурган низко поклонился.

— Мумин! — капризно воскликнул Нух. — Наконец-то! Тебя обыскались. Где ты ходишь?! Меня тут уже совершенно заморочили. Иди сюда! Выпей вина. Дайте ему.

Опустившись на колени, Гурган сел рядом. Мальчик с поклоном протянул чашу, он отхлебнул и почмокал.

Тогда царевич Нух привлек друга к себе и что-то горячо и весело зашептал на ухо.

Тот рассмеялся, отстраняясь.

— Согласен! Когда?

— Как когда? Да прямо сейчас! — обрадовался царевич, делая попытку подняться с подушек. — Все, совет окончен.

— Подожди, — ласково попросил Гурган. — Я привел одного человека...

Нух досадливо сморщился.

— Погоди, погоди, тут дело важное. Дело касается подданных твоего отца. Это — он указал на припавшего к подстилке Нурибека, — владетель селения Бистуяк. Под его рукой жители так обнищали, что решили идти к эмиру Назру с жалобой...

— Отец в Герате, — заметил Нух.

— Ну да, так кому, как не тебе, с этим разобраться?

— С чем разобраться?

— Они идут к Бухаре, — раздельно сказал Гурган. — Нужно что-то делать.

— Идут к Бухаре? — обеспокоенно переспросил хаджиб, высокий полный человек в шитой золотом чалме. — Кто им позволил?

— Никто, — развел руками Гурган.

— Что-то делать, — царевич задумался. — А что делать? Ну, пусть он даст им денег... или чего там? Зерна пусть пообещает, хлеба. Что не будет их притеснять, — Нух повернул голову и сердито посмотрел на Нурибека. — Ты почему людей мучишь, мерзавец?! В яму захотел?! Отвечай!

Нурибек онемел и, попытавшись было приподнять голову, снова пал лицом в палас.

— Старик пришел, — забормотал он. — Пришел старик, поселился в дупле... стал мутить.

— В каком еще дупле? — поморщился царевич. — Что ты несешь? Разве он — птица?

— Нет, не птица... дерево... дупло, — лепетал Нурибек. — Честное слово, ваша милость!..

Кто-то из сановников, стоявших справа от возвышения, хохотнул и громко произнес звучный бейт: дескать, мы склонны прощать птиц, когда они гадят нам на головы, в силу малого количества их дерьма; но что делать, коли мы начнем летать сами?

Все расхохотались.

Гурган скривился, бросив быстрый взгляд в сторону поэта.

— Уважаемый Джафар, вы это сейчас придумали?

Рудаки молча поклонился.

— Замечательные стихи! Не устаете поражать нас своим талантом. Но все же дело серьезное.

— Да уж куда серьезней, — согласился Рудаки. — В дупле старик или не в дупле, но сытые люди не пойдут толпами бродить по дорогам Мавераннахра. Думаю, добрый Нурибек довел своих крестьян до полного отчаяния...

— Нурибек всего лишь стоит на страже собственного имущества.

— Но ради увеличения собственного имущества не стоит отнимать у людей последнее.

Глаза молодого хаджи заледенели. Он огладил бородку и сказал со вздохом:

— Нурибек — простой добрый человек. Знаете, Джафар, поговорку, что бытует в кругу людей, подобных доброму Нурибеку?

— Я знаю множество поговорок. Какую именно вы имеете в виду?

— Что съел, что выпил — то твое. А что глазами увидел — ушло к другому.

Джафар покивал, соглашаясь.

— Верно говорите, господин Гурган, верно... Не буду оспаривать доброту уважаемого Нурибека. Но, согласитесь, судьбу того, что съели и выпили, можно увидеть чуть позже, когда пойдете по нужде... не хотите ли вы сказать, что добрый Нурибек и жизнь своих крестьян перевел на это?

Гурган повернулся к царевичу.

— Что бы кто ни говорил, а Нурибек — человек добропорядочный, я его хорошо знаю, могу поручиться... о людях своих заботится, поборами не угнетает. Сдал оброк — работай на себя. Нет, тут в другом дело. Бунтуют!

— Бунтуют? — озадаченно повторил царевич.

— Бунтуют. Да еще как! Кто их звал в Бухару?! Ну, послали бы одного или двух... с жалобой. А они всем кишлаком идут. И еще неизвестно, как они идут! Может, они с мотыгами своими идут? Если мотыгой по голове, то это, дорогой мой Нух, не хуже алебарды. Они взбунтовались против твоего отца. И против тебя. Этот благородный человек делает все, чтобы им жилось привольно и сытно. Но тупые скоты хотели все большего, а работать не желали вовсе. А теперь и того пуще: вооруженной толпой двинулись в твою столицу!

— Разве вооруженной?

— Ну а разве нет, если с мотыгами?!

Нурибек кивал, не смея поднять глаз.

— Сколько их?