Возвращение в Панджруд

Упал в траву, перекатился с бугра на бугор. Быть может, там, в глубине, лежали истлевшие тела древних героев.

Но он-то был здесь!

— А-а-а-а-а!!! — закричал Джафар в небо. — Я зде-е-е-есь!

Вытянулся, закинул руки за голову.

Долго лежал, стараясь пережить свою радость — и все никак не находя сил сделать это. Она накатывала новыми и новыми волнами — он плакал, смеялся, катался по траве, снова смотрел в небо, снова плакал и снова смеялся.

Ему нужен лакаб!

Он тоже будет подписываться, вплетая псевдоним в вязь последней строки.

Какой же?

Вот вопрос!.. Шахид Балхи — это понятно... он из Балха... Лакаб по названию того места, откуда он родом... обычное дело.

А ему что выбрать?

Он из Панджруда... Панджруди?.. Пятиречный... Пожалуй, это нескромно. Никто не возьмет себе прозвище “Поэтище” или, скажем, “Величайший”. Хороший тон — немного принизить себя в псевдониме...

Впрочем, стихи все равно сами скажут за себя, какой лакаб ни выбери. Горделивый или приниженный — если стихи нехороши, любой лакаб не будет стоить даже той бумаги, на которой написан.

Руд — поток... Рудак — речушка, ручей. Скорее даже — ручеек. Может быть, Рудаки? Сидящий у ручья... у тихого ручья... Мелодично журчащий ручей — это же не мощная река, гремящая камнями в потоке... это тихий ласковый говор, пленительный лепет.

Рудаки?..

Уже смеркалось, когда окончательно пришел в себя. Огляделся. На чапан налипли травинки, репьи. По левому рукаву сосредоточенно ползла зеленая гусеница.

Он пересадил ее на стебель полыни, отряхнул полы и, напевая, пошел к городским воротам.

Тем вечером пришла из столицы весть, что великий эмир Исмаил Самани, да будет Аллах им доволен, окончил свой земной путь.

На престол взошел сын Исмаила Самани Ахмед, впоследствии названный Убиенным, — да благословит его Аллах и да приветствует!..

Глава седьмая

Утро в караван-сарае. Кармат. Спор о вере. Кошелек. Звезды. Богатство

Утро только начинало брезжить, а уж суматоха поднялась почище вчерашней: поить верблюдов и лошадей, кормить, вьючить... Шум, гам, беготня, окрики, команды... Вот уже взгромоздили на одного из последних свободных одногорбых куджеве, и теленок, высовывая голову из корзины, жалобно мычал, тупо разглядывая происходящее.

Шахбаз Бухари подвел Джафара к скамье.

— Учитель, — говорил Шахбаз, не выпуская его рук из ладоней. — Я все-таки поеду. Клянусь, я буду осторожен. Поселюсь у племянника... он хороший у меня, не выдаст. Продам этот чертов кимекаб, будь он трижды неладен, разделаюсь с долгами — и тут же к вам. Недели через две ждите. Три — от силы.

— Не надо бы тебе ехать, — покачал головой Джафар. — Но я вижу: ты решил...

— Да, Джафар, решил.

— Тогда Бог в помощь. Храни тебя Аллах и сонмы его ангелов. Только прошу — не медли, не засиживайся в Бухаре. Дела сделаешь — и тут же в Панджруд. Засядем как в крепости, оттуда не выкурят. Там все свое... А если Шейзар жив, он тоже когда-нибудь доберется.

— Приеду, Джафар, приеду, — кивал Шахбаз Бухари. — Я вас одного не брошу, обещаю. Еще как надоем, палкой меня придется гнать.

Джафар через силу усмехнулся и, протянув руку потрепал друга по щеке.

— Эх ты, купец-путешественник!..

Шахбаз Бухари снова схватил ладони Джафара, прижался к ним щекой, замер. Щека была мокрой, Шеравкан ясно видел — дорожка слезы блестела на ярком, только что выглянувшем из-за стрехи солнце.

Но караван-баши уже сунул ногу в стремя. Лошадь шатнулась, когда он вознес в седло свое громадное тело.

Привстав на стременах, он окинул двор грозным взглядом, призывно рыкнул зверьим голосом и, помахивая камчой, поспешил вперед крупной рысью — должно быть, с целью занять место во главе вереницы лошадей и верблюдов, большей частью уже выползшей из ворот и растянувшейся по дороге.

— Пора, учитель! — со слезами в голосе сказал Шахбаз. — Прощай, Джафар!

Прижался щекой к груди Рудаки.

— Ладно тебе, — низким голосом бормотал Джафар. — Давай, давай! От каравана хочешь отстать?

Вот радость кому-то будет — твоим драгоценным кимекабом завладеть.

Шахбаз Бухари оторвался, встал.

— Береги его! — страшными мокрыми глазами глядя на Шеравкана, срывающимся голосом сказал он. — Береги! Как сына прошу!..

Махнул рукой и, придерживая чалму, трусцой пустился догонять свой кимекаб...

Последние верблюды прошли ворота, бряканье ботал становилось тише, изредка долетал еще зычный голос караван-баши — вероятно, никак не мог навести должного порядка.

— Как две стрелы над полем боя, — пробормотал Джафар.

Про стрелы — это Шеравкан знал, отец частенько напевал, когда чинил обувь или лошадиную сбрую.

“Как две стрелы над полем боя, мы разминемся, брат, с тобой...”

Он прокашлялся и уже хотел сказать, что сейчас пойдет к хозяину попросить чаю и пару лепешек — а потом, наверное, надо выступать. Дорога длинная...

Но хозяин караван-сарая уже сам спешил к ним с подносом в руках.

— Пожалуйте сюда, — крикнул он, ставя поднос на край ближайшего ката. — Мальчик, веди господина Рудаки! Пожалуйте откушать!

— Джафар, он еду принес, — констатировал Шеравкан. — Пойдемте?