Возвращение в Панджруд

Балами, весь род которого на протяжении многих десятилетий славился своей просвещенностью, исподволь подпитывал во властителе соответствующую разновидность тщеславия. Дорогой Назр, твой двор — все равно что звездный небосклон ясной ночью. Где еще бывает такое, чтобы одна звезда то и дело затмевала другую? Герат? — оставьте! Герат просто большой кишлак, а тамошний наместник, твой двоюродный брат, просто неотесанный чурбан, которого интересуют только девки да кувшин с вином, — разве нет? посмотри на его нос. Хива? — смешно говорить, тамошний двор — собрание хмурых анальфабетов с немытыми пятками. Багдад? — ну разумеется, Багдад может с нами поспорить... но что вы хотите — резиденция халифа, повелителя правоверных. Багдад в силах соперничать с Бухарой, несомненно, дорогой Назр, — но благодаря твоему вниманию к людям просвещенным, благодаря твоим милостям и поддержке их деятельности Бухара тоже может соперничать с Багдадом! Покровительство, которое ты оказываешь поэтам и ученым, едва ли не более значительно, чем то, что прославило Харун ар-Рашида. Да, конечно, ты скажешь: как же, а халиф Мамун, верный друг свободолюбивых философов и искателей истины? — он тоже много сделал для просвещения. Да, отвечу я тебе, дорогой Назр, да! — вы похожи с ним. Но что же в этом удивительного? — не забывай, что Мамун был персом по матери.

Соглашусь, что и Рум в какой-то степени мог бы потягаться с твоей Бухарой... А вот страна франков — ни в коей мере: населяющие ее народы возглавляемы людьми, которые могут похвастать лишь отвагой и доблестью: все, что касается склонности к наукам, размышлениям, искусствам, у них отсутствует начисто. Может быть, кому-то любопытно знать обычаи этих диких неверных, но лично меня они не интересуют...

Что остается? — Самарканд! О, это правда: Самарканд тоже похож на звездное небо. Но увы, увы Самарканду! — мы уже переманили его самое яркое светило — поэта Рудаки.

— Как? — изумился Назр этому известию. — Балами, ты шутишь? Ты переупрямил этого упрямца?

— Именно так, — отвечал Балами с веселой и удовлетворенной улыбкой.

— Поэтому он уже выехал оттуда. Он покинул Самарканд и направляется к нам. Самарканд в сумерках! Самарканд в печали и грусти!.. О нет, дорогой Назр, только при твоем дворе можно увидеть весь этот блеск, только при твоем. И, кстати, не перетянуть ли к нам Шахида Балхи? Недурной поэт этот Шахид, право слово — недурной.

* * *

Потрясая плеткой и ругаясь, Муслим напирал конем на смурного стражника.

Стражник, не будь дурак, сделал шаг назад и тут же ловко упер ему в грудь пику.

Бранясь, Муслим попятил коня.

— Ты что! — орал он, размахивая камчой. — У господина Рудаки аудиенция! Его ждет эмир Назр, да живет он тысячу лет!..

— Погоди, — остановил его Рудаки. — Любезный, ну-ка позови старшего, коли не хочешь дождаться палок.

Стражник начал уныло озираться. В этот момент из стрельчатого проема показалась гибкая фигура Балами.

— Джафар! — окликнул он, смеясь. — Неужели вас не пускают?

— О! Господин Балами! — обрадованно воскликнул Рудаки, спрыгивая с коня и бросая повод Муслиму. — Что вы! Бухара может спать спокойно. Эмир в безопасности. В его дворец даже мышь не проскользнет.

Он поклонился, а визирь ступил вперед, раскрывая объятия.

— Пойдемте, — сказал он после троекратного поцелуя. — Эмир ждет.

Когда они скрылись в сумраке сводчатого коридора, стражник, меняя положение “смирно” на тот расхлябанный постав, которому как нельзя лучше способствует возможность опереться на пику, покачал головой:

— Ишь ты! Сам Балами встречает...

— А то, — сказал Муслим, скаля зубы. — Знаешь, кто мой хозяин?

— Ну?

— Царь поэтов — Джафар Рудаки! — торжественно произнес Муслим, поднимая указательный палец.

Стражник хмыкнул и покачал головой. Затем поинтересовался:

— Богатый, поди?

— Еще бы, — Муслим спрыгнул с лошади и стоял теперь, держа обеих в поводу. Обычно он рассказывал интересующимся, что для перевозки одной только драгоценной утвари его хозяина — золотых блюд и кубков — приходится нанимать двенадцать верблюдов. Но сегодня у него было особенно хорошее настроение. — Спрашиваешь! Одно только золото на двадцати верблюдах возим.

И пренебрежительно махнул рукой — мол, что с тобой толковать, деревенщина!..

* * *

Знаменитый поэт и знаменитый визирь шли под сводчатыми потолками длинной гулкой галереи.

— Слава Аллаху! — говорил Балами. — Мы вас давненько поджидаем...

— Ох, дорогой господин Балами! — с нарочитым смирением, единственно позволявшим сохранить дистанцию, отвечал Джафар. — Я начал собираться месяц назад... сами посудите, легко ли сняться с насиженного места!..

— Понимаю, понимаю... Говорят, одни только ваши драгоценности приходится возить на двенадцати верблюдах? — нарочито серьезно поинтересовался Балами.

Рудаки смущенно покачал головой.

— Я не могу сказать, что чрезмерно беден... однако на двенадцати верблюдах! Помилуйте. На шести, восьми... ну на девяти, в конце концов. Но никак не на двенадцати!..