Гарриет еще некоторое время расхаживала туда-сюда по двору, слишком возбужденная, чтобы идти спать. Взгляд ее внезапно упал на клочок бумаги, небрежно брошенный на аккуратный газон. Она машинально подняла бумажку, как ей показалось, чистую, а войдя в Берли, попыталась рассмотреть ее поближе. Это была обычная писчая бумага, и на ней — грубо накорябанный карандашом, словно бы детский, рисунок. Это был неприятный рисунок, совсем не то, что ожидаешь найти на университетском газоне. По-садистски похабный. Он изображал обнаженную, утрированно женственную фигуру, подвергающую варварски унизительному наказанию фигурку неопределенного пола в мантии и академической шапочке. Это был нездоровый рисунок, грязный, издевательский, безумный.
Какое-то время Гарриет с отвращением смотрела на него, в голове ее роились вопросы. Затем она отнесла бумажку наверх в ближайший туалет, бросила в унитаз и спустила воду. Надлежащая участь для подобного изображения, тут и делу конец, но лучше бы вообще не видеть эту пакостную картинку.
Глава III
В профессорской всегда считалось, что воскресенье — лучшая часть встречи выпускников. Официальный ужин и речи остались позади, выпускницы, живущие в Оксфорде, и чрезвычайно занятые гости, которые никак не могли остаться дольше чем на один вечер, покинули колледж. Люди разбрелись, можно спокойно поболтать на досуге с друзьями, не опасаясь, что какая-нибудь очередная зануда возьмет тебя за пуговицу и заведет бесконечный разговор.
Гарриет нанесла официальный визит ректору, посетив прием, на котором подавали херес и печенье, после чего направилась в Новый двор навестить мисс Лидгейт. Комната тьютора по английской словесности была завалена гранками будущей книги о просодических элементах английского стиха от «Беовульфа» до Бриджеса.[54] Поскольку мисс Лидгейт пыталась довести до совершенства принципиально новую просодическую теорию (а застывшее совершенство в научной работе недостижимо), то ей потребовалась новая сложная система условных знаков, которая включала в себя двенадцать разных шрифтов. И так как почерк мисс Лидгейт был неразборчив, а опыт общения с типографией — минимален, на данный момент было напечатано пять вариантов гранок на разных стадиях завершенности и две тетради сфальцованных полос. Приложение все еще оставалось в машинописном виде, а важнейшее предисловие, призванное дать ключ ко всей теме, только предстояло написать. Едва какой-либо раздел переходил в состояние последней вычитки, мисс Лидгейт вдруг понимала, что большой кусок рассуждений необходимо перенести из одной главы в другую. Каждое такое изменение, разумеется, требовало дорогостоящей контрольной корректуры и удаления соответствующих абзацев в пяти версиях набора,[55] поэтому, когда нужно было вписать какую-либо поправку, ученики и коллеги обнаруживали мисс Лидгейт в своего рода бумажном коконе, беспомощно перерывающей кипы гранок в поисках перьевой ручки.
— Боюсь, я ужасно плохо разбираюсь в практической стороне книгоиздания, — пожаловалась мисс Лидгейт, потирая висок, в ответ на вежливые расспросы Гарриет про ее
Гарриет сказала, что сноски — это ужасно утомительно, и спросила, можно ли посмотреть какую-нибудь часть книги.