Возвращение в никуда (Нина Кривошеина)

После победы русские эмигранты были полны безудержной любви к своей родине-победительнице. На подъеме патриотизма возникло движение за возвращение в Россию. И Кривошеины взамен своих, так называемых «нансеновских», эмигрантских, паспортов получили советские.

Очень многие эмигранты подались тогда в родные места. Комитеты по делам русских переселенцев работали без устали. Один из них, возглавляемый Игорем Александровичем, назывался «Союз советских граждан» и располагался в том же помещении на рю Гренель, где еще недавно находилась контора, возглавляемая «русским фюрером» Жеребковым. Довольно зловещее совпадение…

Происходило нечто невероятное. Те люди, которые люто ненавидели большевиков после революции, теперь, после окончания войны, ну просто обожали их! Все словно ослепли и не видели очевидного. А между тем кое-какие свидетельства того, что их ждет, все-таки прорывались во Францию.

Одна из «новых советских гражданок» получила открытку от брата, вернувшегося на родину, в какой-то провинциальный город, и в открытке значилось: «Ждем тебя обязательно! Как только выдашь Машу замуж, приезжай к нам…» А ее дочке было два года…

Но, как говорится, кого боги хотят погубить, того они лишают разума.

Французская компартия всячески поддерживала «возвращенцев», а их деятельность начала изрядно досаждать правительству. И вот в один «прекрасный» день по приказу министра внутренних дел были арестованы двадцать четыре «новых советских гражданина», в том числе Игорь Александрович Кривошеий. И все они были вскоре вывезены в советскую зону Германии, а вскоре попали в пересыльный лагерь около Бранденбурга.

Есть грубоватая поговорка: «За что боролись, на то и напоролись». «Новым советским гражданам» очень скоро пришлось понять ее смысл на собственном горьком опыте.

Между тем семья Игоря Александровича тоже собиралась в путь. Были куплены три плетеные корзины, и началась укладка. Нине советовали: книг не берите, все равно отнимут, там же цензура, и она раздарила множество ценных книг, очень редкие издания.

Говорили: не нагружайтесь кастрюлями и сковородками, там купите, и она почти все хозяйственные вещи бросила в Париже (приехав в Ульяновск, где в те годы даже стакана нельзя было купить, она просто локти от досады кусала!).

И вот Нина и Никита пустились в путь через Марсель на теплоходе «Россия». И тут их охватил… нет, не страх, а некое странное, пугающее предчувствие того, что совершена роковая ошибка. Нине казалось, что от окружавших ее новых лиц, от всех этих советских людей иного поколения, которых она встретила на борту теплохода: дипломатов, помощника капитана, подавальщиц в черных тугих платьях, в белых накрахмаленных передничках и наколках, в модных туфельках на невозможно высоких каблуках — от них всех шла некая телепатическая передача. Нина чувствовала, как они ее воспринимали, — тут были и жалость, и насмешка, и злобное отталкивание, и главным образом полное несовпадение мироощущения. Это было очень страшно, и на нее иногда находила настоящая паника.

И вот «Россия» приблизилась к Одессе.

На борту появился представитель НКВД — на голове фуражка, сам среднего роста, лицо серое.

— Ну что ж, — сказал он, — посмотрим ваши вещички. Вот откройте сумочку свою, что в ней?

Нина открыла сумку, он взял ее, начал по одной вынимать веши. Попался тюбик губной помады, второй.

— Это ваше?

— Да, конечно.

— А зачем вам два тюбика?

— Один везу в подарок знакомой.

— Ну, а может, отдадите его мне?

Вот так номер! Нина растерялась: как быть? Отдать, сказать: «Да ради бога, берите. это же ерунда». Но ведь, так начав, можно, и все остальное делить «на двоих»…

— Нет, — ответила небрежно, — у меня другого подарка с собой нет.

Он молча положил помаду назад.

— А, это что?

— Самопишущая ручка.

— А зачем вам две?

Нина начала злиться, даже голос у нее зазвенел:

— Одна — мне, вторая — подарок мужу.

— А не отдадите мне? Да что же это за наглость такая?! Нина взяла перо из его рук, положила назад в сумку, повторив:

— Нет, это подарок мужу. Я ему уж даже написала, что везу.

Он перебирая остальные вещи, но у Нины с собой в каюте было очень мало чего, все хранилось в багаже, в трюме. Он отобрал три модных журнала.

— Да почему же? — удивилась Нина — Это ведь только моды!

— Нельзя, это запрещено.

Вскоре «смотритель» ушел, и видно было, что он недоволен.

И вот — прибыли. Сначала в Одессу, потом в лагерь для пересыльных, потом, после путешествия в теплушках, в Ульяновск. Остатки эйфорической «ностальжи» все еще продолжали окрылять переселенцев. А вернее всего, они сами нипочем не желали признать, что совершили роковую ошибку. На одной из стоянок Нина увидела мальчишек, которые пекли на костре картошку. Ее с Никитой угостили. Между прочим, она первый раз в жизни попробовала печеную картошку.

Нюхала, ела скорее с интересом, чем с удовольствием, понять не могла, что она ей напоминает…

— Мама, а правда похоже на жареные каштаны? — сказал вдруг Никита.