Уронив на колени руки - пальцы что-то совсем онемели, - Натка долго сидит во дворе на лавочке.
- Вам плохо? Я все смотрю на вас, но, знаете, как-то сейчас не принято... Дать валидол?
Перед Наткой, опираясь на палку, стоит белый как лунь старик и протягивает металлическую трубочку.
- Ох, спасибо.
Натка кладет под язык мятную большую таблетку. Старичок садится рядом, щурясь на заходящее солнце.
- Не кручиньтесь, милая, - ласково говорит он. - Вы такая красивая, молодая... Все образуется. О-хо-хо, мне бы ваши леты... Помню, тоже все горевал, кипятился... "Если бы молодость знала, если бы старость могла..."
Молодость... В сравнении с ним - конечно.
- Спасибо вам.
Натка встает.
- Посидели бы... Вечер-то какой хороший...
- Мне далеко ехать.
- Ах, вы, значит, не здешняя... То-то я вас раньше не видел. Так это вас в гостях так приветили?
- Ты, конечно, поужинала у Зиночки? - радуется, что все обошлось, мама. - Чем же тебя угощали?
- Мамочка, я устала.
- Ну вот, никогда ты мне ничего не рассказываешь. Не то что Зиночка! Как там у нее?
- Хорошо.
- С Володей уладилось?
- Вроде... Мамочка, у меня болит голова. Пойду лягу.
- Ну-ну, а я еще посмотрю телевизор.
6
Воскресенье. Вечер. Натка лежит на тахте, погасив свет и не двигаясь. Так, наверное, сходят с ума... Она, оказывается, все помнит, ничего не забыла... Все лежало где-то там, в душе, спрятанное до поры, и вот возникло - грозно, неотвратимо, - и что теперь с этим поздним прозрением делать?
...Шесть лет назад умер папа. Они с мамой давно развелись, он давным-давно жил с другой - рыжей, горластой бабой, - но дочерей, как ни странно, не забывал: звонил и с ними встречался, дарил подарки на дни рождения, а внучкам - редкие книжки, получаемые по списку. Как-то поехал дней на десять в Германию - единственный за всю жизнь выезд, потому что работал в секретнейшем Минсредмаше, - и привез Натке шариковую ручку, а Зине сиреневую шелковую комбинацию. Все комбинацией восхищались - и редким цветом, и соблазнительным вырезом, Зина ее даже продемонстрировала: надела и прошлась по комнате, как манекенщица. А потом утащила Натку в кухню и зашептала азартно: "Давай отдадим ручку Вовке? Ты ведь шариковые не любишь!" Натка слегка удивилась - откуда она это взяла? - и как завороженная протянула сестре ручку - так горели, полыхали жарким огнем Зинины глаза. Вообще-то у нее была какая-то ручка...
Через месяц папу положили в больницу: обнаружилась опухоль. Сделали операцию - вроде успешно. Не облучали, назначили химию. Папа на глазах таял. Умирал долго, мучительно. Но все-таки успел отправить Зину в пансионат - госплановский, под Москвой. Зина с Володей отдыхали в "Березках", а Натка ездила к отцу в Кунцево.
Он лежал в отдельной большой палате, из носа торчали красные трубочки, по которым в измученные легкие поступал кислород. Когда входила дочь, папа трубочки на мгновение вынимал: так он теперь здоровался. Рядом с ним, на стуле, сидела жена - сгорбившаяся, тихая. Ничего не осталось от той горластой бабы, которую Натка знала всю жизнь. Она кивала Натке, вставала и, неслышно ступая, выходила из комнаты. Натка оставалась с отцом. Она рассказывала в основном о Лене - в папиных глазах загоралась нежность, иногда о своих делах, все о тех же изобретениях. Отец слушал, дремал, вставлял, задыхаясь, несколько слов:
- Ты у меня умница, молодец...
Как-то Натка спросила:
- Хочешь, приедет Зина? Она к тебе просится, - хотя Зина, конечно же, не просилась.
- Не надо, пусть отдыхает, - прошептал отец.
Через три дня его не стало. Натка позвонила в пансионат.
- Он, наверно, радовался, что успел с путевкой, - услышала она в трубке.
- Как - радовался? Когда? - ахнула Натка.
- Здесь так шикарно, - не слушая ее, продолжала сестра. - Придется теперь подлизываться к директору: посторонним сюда не попасть.
В Кунцево, в ритуальном зале, и потом, в крематории, Натка еще держалась, но дома, вечером, дала волю слезам.
- Что уж ты так рыдаешь? - удивилась Зина. Она, конечно, тоже всплакнула - когда заиграла музыка, - но теперь-то чего? - В конце концов он жил, как хотел... И маму бросил... Знаешь, когда ты позвонила, зашептала она, поглядывая на кухню, куда ушел покурить Володя, - мы как раз собирались на танцы. Ну, я своему ничего не сказала: как-то неудобно, правда? А после он мне такое устроил... Когда узнал... Ему - лишь бы повод...
Натка в ужасе уставилась на сестру. Черные глаза обиженно смотрели в сторону.
- Как, в день смерти отца ты пошла на танцы?
- Ну вот и ты туда же, - совсем обиделась Зина. - Мы ведь уже собрались, и, между прочим, джаз из Москвы приехал! Ну не пошли бы мы, что б от этого изменилось?
"Господи, - обожгло Натку, - да она никого не любит!" В тот черный день эта мысль впервые пришла ей в голову, но она тут же торопливо додумала: "Кроме нас...", имея в виду себя, маму, Лену. Не позволила себе тогда понять до конца. Испугалась, должно быть.
- Слушай, ты только не злись, - сказала недели через две Зина, - но мне, например, дали помощь.
- Какую помощь? - не поняла Натка.
- На похороны отца. Написала заявление - и дали!