Возвращение в Гусляр

Ночью он сидел на склоне разворошенного кургана, целуясь с экспедиционной поварихой Аришкой, из местных жителей. В один прекрасный момент страстная повариха откинулась назад и прошептала: «Ой, какие вы настойчивые!» Намереваясь подчиниться властному шепоту, Толя оглянулся, не бродит ли по соседству кто-нибудь из коллег, могущих ложно истолковать значение этой интимной сцены, и тут его случайный взгляд отметил неровность склона. «Погоди, Ариш», – сказал он поварихе, с трудом освободился от ее объятий и пополз к отмеченному месту. Приложив ухо к земле, Толя убедился, что от этого места исходит иная, чем от прочих, эманация, и удовлетворенно произнес: «Здесь!» Что сказала на это Аришка, история умалчивает, зато известно, что с рассветом Толя начал копать сам, а после завтрака к нему присоединились товарищи во главе со скептически ухмыляющимся Мулей Дудкиным. К полудню лопата Гамалеева ударилась о край бревенчатого сруба. Это было более позднее впускное погребение, в котором, помимо прочего, лежала совершенно неповрежденная золотая ваза со сценами из амазономахии, исполненная греческим ювелиром, жившим среди королевских скифов. Разумеется, Дудкин прославился и поехал на конгресс в Рио-де-Жанейро, а Гамалеев остался в университете сдавать кандидатский минимум и склеивать керамику.

Гамалееву принадлежала находка на мысе Дежнева резного моржового клыка с нанесенным на него путем миграции протоиндейцев в Америку. В то время Толя работал в экспедиции Арутюняна, и хоть Арутюняну этот клык был вовсе не нужен, потому что опровергал его гипотезу о передвижении народов, он вошел в историю как «клык Арутюняна». О Толе ни слова!

Так продолжалось десять лет. На исходе этого срока Анатолий Борисович обратился в инстанции с просьбой дать ему под начало любую замухоренную экспедицию, но назначить его начальником.

Собрались корифеи археологии. Им не хотелось отпускать Гамалеева в вольное плавание, потому что у каждого из них были свои эгоистические планы и надежды, связанные с Толей. Но так как вслух о таких надеждах они говорить не смели, то в конце концов коварно порешили отдать Гамалеева на съедение гуслярским комарам. Тем более что экспедиция в те края была запланирована еще в начале двадцатых годов.

Корифеи надеялись, разумеется, что Гамалеев струсит и откажется от гуслярских лесов, но Толя с радостью ухватился за открывшуюся вакансию. Он верил в свою звезду.

Несмотря на то что экспедиция была невелика (сам Толя, аспирант Лютый, три студента и шесть рабочих из местных старшеклассников), с первого же дня работы пошли битые горшки, пряслица, шейные гривны, бересты, подвески и неизвестные предметы культового назначения. Корреспондент гуслярской газеты поседевший Михаил Стендаль буквально дневал на раскопках в ожидании очередного чуда. В воскресных выпусках газеты регулярно публиковались его заметки «Героическое прошлое нашего края?», «А был ли город?», «Мы потомки славных предков?». Стендаль был склонен к риторическим вопросам.

Мостовые в поселении, раскрытом археологами на Городище, были сложены из могучих лиственничных бревен. По мере износа предки клали новый слой бревен на предыдущий. И это давало возможность установить возраст каждой из мостовых, а потому и всего Городища.

С этой целью в середине июля Анатолий Борисович, захватив также наиболее ценные находки, уехал в Новгород, чтобы посоветоваться со знаменитым профессором Яновым, докой по этой части.

Совещания в Новгороде затянулись на неделю, аспиранты, оставленные без присмотра, вставали поздно и ложились за полночь, влюблялись в гуслярских барышень и купались до одури в реке Гусь. Но Анатолий Борисович отсутствовал не впустую. Задержался он потому, что сделал, оказывается, открытие настолько большое, что ему никто не поверил, как не поверили в свое время открывателю Трои археологу Шлиману.

Верхние мостовые Городища относились к раннему Средневековью, когда там был город, впоследствии перенесенный туда, где теперь стоит Великий Гусляр. Под этими мостовыми оказался толстый слой пустой земли и валунов, а еще ниже снова пошли мостовые. Эти нижние мостовые оказались древнее Вавилона и Иерихона, о чем свидетельствовала дендрохронология, определяющая даты по срезам бревен.

Самое разумное было свернуть раскопки, чтобы не стать посмешищем. Но Толя был не таков. Смелая интуиция заставила его вспомнить о сомнительной и даже порочной гипотезе, высказанной Салимой Хабибовной Мансуровой, сотрудницей Шамаханского районного музея. Салима Хабибовна высказала в республиканской печати предположение, что, помимо известных исповедующему марксизм человечеству эпох рабовладельческой, феодальной и первобытнообщинной, существовала еще и неучтенная эпоха, название которой она дать не осмелилась. Эпоха эта разместилась между предпоследним и последним ледниковыми периодами и практически не оставила следов, так как они были стерты ледниками с лица земли. По той же причине, а также ввиду невысокого уровня социально-экономического развития исчезли материальные следы этой эпохи. Но осталась народная память.