Возвращение в будущее

Сотрудники Интуриста отвезли нас в отель, который, насколько я помню, назывался «Савой». Это было одно из самых удивительных и нелепых мест, в каких мне только довелось побывать в своей жизни. Вероятно, в свое время его отличала роскошь, в нем был целый ряд ресторанных залов с покрытыми позолотой потолками и стенами, причем все они были расписаны фресками, на которых преобладали изображения парящих в небесах дам, закутанных в основном лишь в облака, вокруг них летали розы и амуры, повсюду были зеркала, некоторые из них сохранились до сих пор. Для того чтобы дойти до какого-то ресторанного зала из своих комнат, нам приходилось проделывать бесконечный путь по каким-то длинным коридорам и спускаться по множеству черных лестниц, то и дело натыкаясь на груды штукатурки или какой-нибудь проем в полу. Я подумала о том, что вероятно управляющие этого отеля время от времени вдруг решали, что пора делать ремонт, ведь повсюду на стенах можно было видеть открытую проводку, а потом, видимо, от идеи ремонта отказывались, но убрать груды штукатурки никто так и не собирался.

Холл отеля был обставлен солидной мебелью, представляющей собой образцы разных стилей, начиная с 80-х годов прошлого века и вплоть до стиля Югенд[41]. На всех полках, полочках и подоконниках, а также на тумбах на лестничных площадках, повсюду были расставлены белые статуэтки из гипса, фаянса или фарфора. Во времена моего детства во всяком уважающем себя буржуазном доме было полным-полно подобных фигурок. Среди них всегда была девушка, играющая на гитаре, — кажется, ее звали Миньон[42], дама в купальном костюме, мальчики с собакой или девочки с кошкой или голубком; статуэтки Бетховена или Моцарта; охотники, лошади, собаки, влюбленные пары, наряженные в одежды в стиле «рококо» либо в стиле немецких рыцарских времен; дамы — обнаженные или полуобнаженные. Невольно пришла на ум мысль, что все эти бесчисленные статуэтки были в свое время у кого-то конфискованы.

Но самым удивительным было другое, а именно, что все эти конфискованные из буржуазных домов вещи напоминали мне о моем детстве, об эпохе моего поколения, но никоим образом о более новых временах. И это ощущение, что Советская Россия заимствовала тот быт и вкусы, связанные для всех нас, западных европейцев, с воспоминаниями раннего детства, складывалось у меня повсюду в России. Оно преследовало меня постоянно и было связано не только с теми жилищами, в которые мне удалось мимолетно заглянуть через окно, когда я часами по вечерам прогуливалась по улицам Москвы; правда видела я комнаты, уставленные сплошь лишь хорошо знакомыми с детства железными кроватями, ничего другого там просто не было. (Нигде в России мне не удалось увидеть ни одного мебельного магазина, открытого или хотя бы закрытого.)

И постоянно, пока я находилась в России, меня не оставляло чувство, что новая Россия строится не на материальных руинах или идеях нашего времени, но что ее фундаментом служит мир наших бабушек и дедушек. Меня буквально поразил контраст между новыми, великолепными общественными зданиями — правительственными учреждениями, мраморными станциями метро, огромным строящимся зданием библиотеки и другими сооружениями, незавершенными и неизвестно, когда их достроят, — и той невероятной запущенностью, грязью и убожеством, которое присуще всем домам, где живут люди. Такие порядки были в буржуазных домах Европы в период моего детства, когда большие и красивые комнаты были расположены лицом к улице, это были комнаты, где семья вела светскую жизнь и здесь обычно было собрано все, чем можно было за деньги, с помощью эффектных вещей и дурного вкуса, поразить гостей. На самом же деле такие семейства жили, зачинали и рожали детей, а также умирали в темных и тесных каморках, выходивших окнами на задний двор, они так и проживали всю свою жизнь в душном, спертом воздухе, который никогда не выветривался из спален, даже если распахнуть настежь все окна.