Возвращение в Ахен

Что-то звякнуло — тонко, певуче, как будто к Аэйту пробиралась женщина, обвешанная серебряными украшениями. Но голос был мужской, и Аэйту стало тоскливо до смертного воя. На него упала тень. Аэйт еще не понял, в чем дело и откуда тоска, а знакомый голос над ним уже смеялся — громко, торжествующе:

— Понял, гаденыш? Твоя волшебная рука не помогла тебе! Я все-таки победил тебя. Ты можешь превратить в пыль все замки, все цепи этого мира, но куда бы ты ни пошел, ноги сами приведут тебя ко мне…

Это был Алаг, отвратительный в своих диковинных одеждах, с цепочками и подвесками, свисающими с его жилистой шеи. Аэйт вскрикнул и потерял сознание.

Открыв глаза, он увидел рядом с собой Эогана. Кузнец сидел за столом в своем доме и, склонившись над глиняной плошкой, ел. Ел спокойно, аккуратно, с достоинством. В руке у него была ложка

— предмет, для Аэйта непривычный.

— А где колдун? — спросил Аэйт тихо.

Эоган отложил ложку и повернулся к нему.

— Ты голоден?

— Да.

Кузнец помог ему добраться до стола и сесть.

— Поешь, а потом я посмотрю, что ты наделал со своей рукой.

Аэйт испугался, думая, что речь идет о заколдованной ладони, но кузнец имел в виду его рану. Покрутив в пальцах ложку, Аэйт все же не решился пустить ее в ход, отложил в сторону и выпил похлебку через край, а потом руками подобрал оставшиеся на дне миски куски мяса. Эоган внимательно наблюдал за ним, однако ничего не сказал.

Он снял с полки, терявшейся в темноте над узким оконцем, желтоватый камень, поблескивающий на сколах, осторожно отбил ножом маленький кусочек и истер осколок в порошок. Посыпав этим порошком ломоть хлеба, кузнец подал его Аэйту.

— Что это? — спросил Аэйт недоверчиво.

— Яд, — без тени улыбки ответил кузнец, и Аэйт почему-то сразу успокоился.

Порошок оказался безвкусным, но хлеб пришелся как нельзя более кстати. Аэйт наелся до отвала, и ему сразу захотелось спать. Неудачный побег, страх перед колдуном, одиночество среди врагов — все это смазалось, притупилось. Он очень устал. Кроме того, присутствие кузнеца давало ему странное ощущение безопасности.

— Господин Синяка, — жалобно пропыхтел Пузан, — мы, великаны, не приспособленные для долгой ходьбы по болотам… Мы в них увязаем…

Мела посмотрел на великана с нескрываемым презрением.

— А для чего вы вообще приспособленные?

— Всяко не для того, чтоб разная мелочь о себе воображала у нас под носом, — мгновенно окрысился Пузан.

Мела тряхнул стрижеными волосами, но отвечать не стал и только улыбнулся. Это окончательно вывело Пузана из себя. Резко нагнувшись, он сунул Меле в лицо огромный кулак. Мела немного отклонился назад и посмотрел на кулак с искренним интересом.

— Во! — для ясности сказал великан.

Мела хмыкнул и пошевелил копьем. Почему-то великан сменил тактику и от запугивания и угроз опять перешел к жалобам, адресуя их Синяке:

— К тому же, господин Синяка, практики у меня не было… Долгий плен в подвале у Торфинна, не к ночи будь помянут, меня это… ослабил. Ходить отвык, — добавил великан с тяжким вздохом и в то же время краем глаза следя за тем, чтобы подлый болотный житель не смел улыбаться.

— Еще полчаса, Пузан, — сказал Синяка.

Пузан посмотрел на него так, точно любимый господин решил содрать с него заживо шкуру. Однако безропотно заковылял дальше. Он смертельно завидовал Меле, который шел себе и шел, не зная усталости. К тому же, Мела нес с собой длинное копье, а великан был безоружен и ощущал себя исключительно мишенью.

Он брел, ныл, скулил, спотыкался и, наконец, упал. Синяка сжалился над чудовищем и решил остановиться на ночлег.

Мела промолчал, однако Синяка видел, как он сжал губы и поспешно опустил глаза, скрывая бешенство. Мела ненавидел каждую минуту задержки, потому что это была лишняя минута, которую его брат проводил в плену.

— Зачем ты вообще взял с собой этого недотепу? — спросил он Синяку, когда великан со стоном улегся на ворох листьев возле маленького костра, в котором чавкала саламандра.

Великан почти мгновенно заснул, тоненько, жалобно всхрапывая. Синяка поглядел на своего нелепого спутника. Словно ощутив на себе его взгляд, великан пошевелился во сне и тяжко вздохул.

Из костра то и дело высовывался дергающийся хвост ящерки. Костер сотрясался. Наголодавшись, саламандра объедалась, дрожа от жадности.

— Разбаловалась совсем, скотинка, — ворчливо проговорил Синяка, ногой заталкивая мерцающий хвост огненного духа обратно в костер.

— Саламандра очень пригодилась, — продолжал Мела, который сумел превозмочь свое отвращение к огненному духу, — а для чего тащить на хребте громилу-нытика?

— Да, он такой, — согласился Синяка. — Я скажу тебе кое-что, Мела. Мне уже больше ста лет. И за все эти годы я нашел только одного друга. Нытика, труса и к тому же лентяя.

Мела помолчал.

— Прости, — сказал он, наконец.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — снова заговорил Синяка. — Мальчик еще жив. С ним пока ничего не случилось.

Внешне невозмутимый, Мела вдруг схватил Синяку за плечи.

— Ты уверен?

Синяка кивнул, высвобождаясь.

— Их деревня совсем близко. Мела, ты можешь выслушать то, что я сейчас скажу?