Возвращение троянцев

— Погоди-погоди! — прошипела рабыня, входя через задние двери в маленький внутренний двор, где под навесом был устроен очаг и стояли жаровни для приготовления еды, а в углу возвышалась хлебная печь (вторая была в доме, в зимней кухне, где готовили только в самую дурную погоду). Дворик был в левом крыле дворца, в стороне от царских покоев, а потому хлопотавшие там рабы и рабыни могли говорить громко, не боясь, что их отругают за поднятый шум. Две стряпухи, возившиеся у деревянных столов с овощами, и мясник, рубивший на колоде свиную тушу, громко шутили и смеялись, но при появлении Меланто смолкли. Они тоже не любили зловредную красотку, да и шутки, которые они перед её появлением отпускали, могли показаться обидными женихам царицы, с которыми Меланто была накоротке.

— Погоди-погоди! — продолжала бубнить рабыня, ни на кого не глядя и сердито водружая свою ношу на один из столов. — Погоди, прекраснокудрая царица! Вот вернётся твой ненаглядный сыночек и сообщит тебе, что не нашёл в Эпире никакого Одиссея, что всё это враньё и выдумки! Вот тебе и придётся поверить, что давным-давно твой муж сгинул, пропал, что нет его! Вот и обрежешь ты свои шикарные волосы и сожжёшь на алтаре! Погоди, погоди...

Почувствовав наступившую во дворе тишину, Меланто сердито оглянулась и, понимая, что с ней не особенно хотят разговаривать, бросила:

— Нажарьте яиц гостям! Им надоело с утра до вечера лопать свинину и баранину с тощими маслинами и луком!

— Что поделать! — спокойно проговорил мясник, смуглый, коренастый раб с мощными крепкими руками. — По нашим садам не бродят жирные цесарки, и коров на наших пастбищах мало. По крайней мере, царское стадо господа гости уже наполовину сожрали. А ещё погостят, так и овец со свиньями не останется. Будем надеяться, что всё же вернётся наш царь. У него как-то всегда всё находилось и всегда всё было. Он, может, придумает и угощение, достойное своих славных гостей, которым у него в доме так понравилось.

Тёмные глаза Меланто, толсто подведённые углём, злобно блеснули.

— Вот я расскажу про твои речи, Курий! Думаю, ты дождёшься плетей!

— Это от кого, Меланто, ну-ка скажи! — мясник резко отставил в сторону здоровенный рубак и, уперев руки в бока, подошёл к рабыне. — Кто здесь смеет наказывать рабов, кроме нашей госпожи-царицы? Да пускай хоть один из тех, кто сейчас собрался в зале, чтобы в очередной раз налопаться и напиться чужой еды и чужого вина, пускай хоть один попробует меня тронуть! Я сам им бока наломаю, поняла! Клянусь Зевсом, защитником домашнего очага, мы пока что на Итаке, а не в каких-нибудь диких землях, где вообще нет законов! Иди, иди, скажи своим любимым тётям, что раб Курий, который одним ударом разрубает половину свиной туши, будет рад, если кто-нибудь из них захочет с ним подраться. Рабы обязаны защищать имущество царя и царицы, а я — тоже их имущество и не позволю принести урон моим хозяевам. Так и передай!

Меланто не решилась ничего ответить. Она только пожала плечами и, резко развернувшись, ушла. Курий сплюнул ей вслед и снова взялся за свой рубак, а стряпухи отпустили вслед ушедшей пару-другую смачных бранных слов, правда, не особенно громко...

В это время Пенелопа одна, без помощи служанок, причесалась, обвив свои пепельные косы вокруг головы и украсив их ажурной диадемой из резной кости, со вставленными в неё тёмными агатами. Эти агаты были цветом точь-в-точь, как её глаза — карие, большие, глубокие, казавшиеся ещё темнее из-за того, что всегда прятались в густой тени полуопущенных, очень длинных и пушистых ресниц. Кроткий, как будто безмятежный, взгляд этих глаз вместе с нежной бархатистой кожей щёк и слегка вздёрнутым озорным носиком делали Пенелопу похожей на девочку — в свои тридцать семь лет она выглядела, по крайней мере, лет на десять моложе.

Умываясь над большим глиняным тазом, царица увидала в дрожащей глубине воды своё отражение и улыбнулась... если сейчас Одиссей вернётся, он, может быть, ещё узнает се. Все говорят, что она изменилась мало. Может быть, именно потому, что её жизнь остановилась, обратившись в бесконечное ожидание...

Донёсшиеся снизу громкие грубые голоса и выкрики разрушили её спокойствие. День начинался новой пирушкой незваных гостей в главном зале дворца, в том зале, где двадцать один год назад праздновали свадьбу, её и Одиссея. Теперь там что ни день наедались и напивались женихи со своими приятелями и слугами.

— Они уже не ждут до вечера! Рабы уже с утра потащили им бочонок вина! Как только властительный Зевс терпит эту бесстыжую свору?!

С этими словами в комнату царицы вошла старая Эвриклея, до того отсыпавшаяся в соседнем покое после их с Пенелопой ночных трудов. Шумный завтрак женихов разбудил верную рабыню.

— Да падёт на них проклятие! Да будут их дома разорены, как наш из-за их нашествия! Они не чтут богов и не уважают людских законов! Им бы свиней пасти на равнине, а не корчить их себя знатных и благородных людей... Они...

Слова рабыни прервал громкий крик, раздавшийся на лестнице, что вела снизу, из зала, в покои царицы: