Возвращение танцмейстера

Стефан запомнил это слово в слово. Он не придумал это потом – отец сказал именно так, и продавец промолчал. «Тех просто надо давить». Он, может быть, улыбнулся или кивнул, но промолчал. Не возразил. Потом они купили велосипед, привязали его к багажнику на крыше и вернулись в Чинну. Он помнил все очень ясно. А как среагировал он сам? Он был весь поглощен новым велосипедом. Он даже помнит запах в магазине – пахло резиной и машинным маслом. Но кое-что в глубине колодца памяти он все-таки обнаружил. Он все-таки как-то среагировал. Скорее всего, не на то, что отец предложил давить цыган и высылать югославов, а на то, что отец впервые высказал какое-то политическое мнение. Это было необычно.

Он не мог припомнить, чтобы в доме обсуждали что-то, кроме того, что приготовить на обед, что надо подстричь газон, какого цвета выбрать клеенку для кухни.

Правда, было исключение. Музыка. О музыке говорили много. Отец слушал исключительно старые джазовые записи. Он безуспешно пытался заставить Стефана слушать и восхищаться музыкантами, имена которых он помнил и сейчас. Кинг Оливер, корнетист, вдохновлявший Луи Армстронга. Когда он играл, то прикрывал пальцы носовым платком, чтобы другие трубачи не могли перенять его приемы. Кларнетист по имени Джонни Дудс. И конечно, великий Бикс Байдербекке. Раз за разом отец заставлял его слушать старые, поцарапанные пластинки, и Стефан притворялся, что ему нравится, что он в восторге, чего и добивался отец. Тогда было легче выпросить у него новый настольный хоккей или что-нибудь еще, чего в тот момент так хотелось. Но с большим удовольствием он слушал музыку, которую любили сестры. Иногда «Битлз», но чаще всего – «Роллинг Стоунз». Отец считал, что дочери для музыки потеряны, но сына он еще надеялся спасти.

В молодости он сам играл джаз. В гостиной на стене висело банджо. И он иногда играл на нем. Только аккорды, ничего другого. Банджо было марки «Левин», у него был очень длинный гриф. Очень дорогая штука, объяснил как-то отец, сделана в 20-е годы. Была и фотография ансамбля, в котором в молодости играл отец. Он назывался «Бурбон Стрит Бэнд» и состоял из контрабаса, трубы, кларнета, тромбона и ударных. И отец на банджо.

Так что о музыке в доме говорили. Но никогда не касались опасных тем, способных вызвать у отца взрыв ярости. Сколько он помнил свою юность, он постоянно боялся этих непредсказуемых вспышек гнева.

Но на этот раз они поехали в Бурос покупать велосипед, и отец впервые заговорил о чем-то ином, а не об этой отвратительной поп-музыке. Разговор шел о людях, о самом их существовании. «Тех надо давить». Он вспомнил, что было дальше.

Он сидел на переднем сиденье и в боковом зеркале видел, как новый велосипед покачивается на крыше.

– Почему цыган надо давить? – спросил он.

– Потому что это не люди, – ответил отец. – Они стоят ниже нас, они не такие, как мы. Если мы не наведем порядок в стране, все пойдет прахом.

Он помнил эти слова совершенно точно. Но было и другое. Память о памяти. Память о том, что его обеспокоили слова отца. Он не думал о том, что случится с цыганами, если они откажутся покинуть страну. Он беспокоился за себя. Если отец прав, то он тоже должен думать так же – что цыган надо давить.

На этом воспоминание кончалось. Он совершенно не помнил, о чем еще они говорили по дороге. Следующая картинка, которую ему удалось вызвать в памяти – мать встречает их во дворе и восхищается новым велосипедом.

Зазвонил телефон. Он вздрогнул, отложил альбом и взял трубку.

– Это Олауссон. Как ты себя чувствуешь?

Стефан почему-то был уверен, что звонит Елена. Он собрался с мыслями.

– Понятия не имею, как я себя чувствую. Хожу туда-сюда и жду.

– А ты в состоянии зайти?

– А что случилось?

– Так, ерунда. Когда ты сможешь быть?

– Через пять минут.

– Ну, скажем, через полчаса. Проходи прямо ко мне.

Стефан положил трубку. Олауссон не смеялся. Неужели Кальмар? – подумал он. Взломанная дверь, полицейские в Кальмаре задают вопросы. Оказывается, коллега, некий полицейский из Буроса был тут с неожиданным визитом. Может быть, он знает что-нибудь о взломе? Давайте-ка позвоним в Бурос и спросим.

Он внезапно вспотел. Он знал, что следов не оставил и доказать, что это именно он был в квартире Веттерстеда, невозможно. Но он будет вынужден говорить с Олауссоном и ни словом не сможет обмолвиться о содержимом коричневой папки из письменного стола Веттерстеда.

Телефон снова зазвонил. На этот раз – Елена.

– Разве ты не собирался приехать?

– У меня тут дела. Закончу и приеду.

– Какие это у тебя дела?

Он чуть не швырнул трубку.

– Мне надо на работу. Поговорим потом. Пока. Он был не в состоянии отвечать на вопросы.

Ему предстоял разговор с Олауссоном, и надо было придумать что-то похожее на правду.