– Меня зовут Стефан Линдман. Я полицейский. Несколько лет я работал с Гербертом Молином в Буросе. Не уверен, сказали ли вам, что он мертв.
– Мне говорили, что его убили. Известно, кто это сделал?
– Нет.
Эмиль Веттерстед показал на свободный стул. Парень нехотя подвинул его Стефану.
– Кто говорил?
– А это важно?
– Нет.
– Это допрос?
– Нет. Просто беседа.
– Я слишком стар для бесед. Я перестал беседовать, когда мне было шестьдесят. К тому времени я наговорился вдоволь. Я не говорю сам и не слушаю, что мне говорят другие. За исключением моего врача. И нескольких молодых друзей.
Он улыбнулся и кивнул в сторону парня, несшего караул за его креслом. Странно все это. Кто этот парень, опекающий старика?
– Вы приехали, чтобы поговорить со мной о Герберте Молине. Но что вы, собственно, хотите узнать? И что там случилось? Убийство?
Стефан мгновенно принял решение – идти напрямую. Для Веттерстеда вряд ли важно, имеет он непосредственное отношение к следствию или нет.
– Мы не знаем мотива преступления, и у нас нет никаких явных улик, – сказал Стефан. – В таких случаях приходится копать довольно глубоко. Кто был Герберт Молин? Может быть, мотив убийства скрыт где-то в его прошлом? Эти вопросы мы задаем и себе и другим. Я имею в виду людей, которые были с ним знакомы.
Эмиль Веттерстед молчал. Парень продолжал разглядывать Стефана, не скрывая неприязни.
– Собственно говоря, – сказал старик, – я знал не столько Герберта, сколько его отца. Я был моложе его, но старше Герберта.
– Акселя Маттсон-Герцена? Офицера кавалерии?
– Старинный наследственный титул в их семье. Кто-то из его предков сражался под Нарвой. Шведы победили, но он погиб. У них была семейная традиция – каждый год отмечать победу под Нарвой. Я помню, у них дома на столе стоял большой бюст Карла Двенадцатого. И рядом в вазе всегда были цветы. До сих пор помню.
– Но вы не были родственниками?
– Нет. Однако мой брат кончил так же, как и Герберт.
– Министр юстиции?
– Именно он. Я всегда пытался отговорить его заниматься политикой. С его идиотскими взглядами.
– Он был социал-демократ.
Веттерстед буквально пробуравил Стефана взглядом.
– Я же сказал – его взгляды были идиотскими. Вы, наверное, знаете – его убил сумасшедший. Труп нашли на берегу под Истадом, под лодкой. Я никогда не навещал его. Последние двадцать лет его жизни мы совершенно не общались.
– А никакого другого бюста рядом с Карлом Двенадцатым не было?
– Чьего, например?
– Гитлера.
Парень за креслом дернулся. Еле заметно, но от Стефана это не ускользнуло. Веттерстед бровью не повел.
– К чему вы клоните?
– Герберт Молин воевал в армии Гитлера добровольцем. Нам стало известно, что все в его семье были убежденными нацистами. Ведь это правда?
– Разумеется, правда.
В голосе старика не было ни тени сомнения.
– И я был убежденным нацистом, – продолжил он. – Незачем нам играть в игры, господин полицейский. Что вы знаете о моем прошлом?
– Ничего, кроме того, что вы были портретистом и знали Герберта Молина.
– Я преклонялся перед ним. Во время войны он показал пример истинного мужества. И ничего удивительного, что все разумные люди тогда были на стороне Гитлера. Нам надо было выбирать – смотреть, сложив ручки, как коммунизм завоевывает Европу, или сопротивляться. На наше тогдашнее правительство можно было полагаться лишь отчасти. Тогда все было подготовлено.
– Подготовлено к чему?
– К приходу немцев.
Это сказал парень. Стефан поглядел на него с интересом.
– И все-таки не все было напрасно, – продолжил Веттерстед. – Скоро я напишу мой последний портрет и умру. Но есть молодое поколение, которое понимает, в каком положении находится Швеция. Не только Швеция – вся Европа, весь мир. Можно, конечно, радоваться, что восточный блок прекратил существование. Зрелище жалкое, но приятное. Но в Швеции все хуже, чем когда-либо. Все рушится. Никакой дисциплины. Границы страны практически не существуют. Кто угодно, на каком угодно основании может каким угодно путем и в какое угодно время попасть в страну. Сомневаюсь, что шведский национальный характер удастся спасти. Может быть, уже поздно. Но пытаться надо.
Веттерстед остановился и с улыбкой поглядел на Стефана.
– Как видите, я верен своим взглядам. Никогда их не менял и никогда не пытался скрывать. Конечно, бывало, что кое-кто переставал со мной здороваться или плевал мне вслед. Но это были карлики. Чепуховые люди, вроде моего брата. И у меня никогда не было трудностей с получением заказов на портреты. Скорее наоборот.
– Что вы хотите этим сказать?
– Что в этой стране всегда были люди, которые уважали меня за то, что я не предаю свои идеалы. Люди, которые думали точно так же, как я, но по разным причинам скрывали свои взгляды. Иногда я понимал их, хотя чаще они делали это из трусости. Но портреты заказывали мне.
Веттерстед сделал знак, что он хочет встать. Парень помог ему и подал палку. Как же он одолевает лестницу дома, в Кальмаре? – подумал Стефан.
– Я хочу кое-что вам показать.
Они вышли в коридор с каменным полом. Веттерстед вдруг остановился.
– Вы сказали, вас зовут Линдман?
– Стефан Линдман.