Возвращение со звезд

- Сначала мы смотрели на это как на развлечение. Чтобы убить время. Но уже несколько месяцев спустя, когда связь с Землей полностью прервалась и мы повисли вот так - совершенно неподвижно по отношению к звездам, - знаете, читать, как какой-то Петер нервно курил папиросу и мучился вопросом, придет ли Люси, и как она вошла, и на ней были перчатки... Сначала смеешься совершенно идиотским смехом, а потом просто злость разбирает. В общем никто к этому йотом даже не прикасался.

- И тогда - математика?

- Нет. Не сразу. Сначала я взялся за языки, понимаете, и я выдержал до конца, хотя знал, что это почти бесполезно, потому что, когда мы вернемся, они будут всего лишь архаическими диалектами. Но Гимма и особенно Турбер толкали меня к физике. Это, мол, может пригодиться. Я взялся за нее вместе с Ардером и Олафом Стааве, только мы трое не были учеными...

- Но ведь у вас была степень.

- Да, магистерская по теории информации, космодромии и диплом инженера-ядерщика, но это все было профессиональное, не теоретическое. Вы же знаете, как инженер владеет математикой. Да, так значит - физика. Но я хотел иметь еще что-нибудь - для себя. И вот - чистая математика. У меня никогда не было математических способностей. Ни малейших. Ничего, кроме упрямства.

- Да, - тихо сказал он. - Это было необходимо, чтобы... полететь.

- Точнее, чтобы попасть в состав экспедиции, - поправил я. - И знаете, почему именно математика? Я только там понял. Потому что она выше всего. Работы Абеля и Кронекера сегодня так же хороши, как четыреста лет назад, и так будет всегда. Возникают новые пути, но и старые ведут дальше. Они не зарастают. Там... там - вечность. Только математика не боится ее. Там я понял, как она беспредельна. И незыблема. Другого такого нет. И то, что она мне давалась тяжело, тоже было хорошо. Я бился над нею и, когда не мог заснуть, повторял пройденный днем материал...

- Интересно, - сказал он. Но в его голосе звучало равнодушие. Я не был уверен, слушает ли он меня.

В глубине парка пролетали огненные столбы, вспыхивало красное и зеленое зарево, сопровождаемое радостным хором восклицаний. Здесь, где мы сидели, под деревьями, было темно. Я замолчал. Но эта тишина была невыносима.

- Это было для меня как самоутверждение, - сказал я. - Теория множеств... то, что Миреа и Аверин сделали с наследством Кантора. Вы знаете. Бесконечные, сверхбесконечные величины, непрерывный континуум, мощность... великолепно. Часы, которые я провел над этим, я помню так, словно это было вчера.

- Это не так абстрактно, как вы думаете, - проворчал он. Значит, слушал все же. - Вы, наверно, не слышали о работах Игалли?

- Нет, что это?

- Теория разрывного антиполя.

- Я ничего не знаю об антиподе. Что это такое?

- Ретроаннигиляция. Из этого возникла парастатика.

- Я даже не слышал таких терминов.

- Ну, конечно, ведь они возникли шестьдесят лет назад. Но в общем это был только подход к гравитологии.

- Вижу, мне придется попотеть, - сказал я. - Гравитология - по-видимому, теория гравитации, да?

- Больше. Это можно выразить только математически. Вы прочитали Аппиано и Фрума?

- Да.

- Ну, тогда вам будет просто. Развитие теории метагенов в п-мерной конфигурационно-выраженной системе.

- Как вы сказали? Но ведь Скрябин доказал, что не существует никаких метагенов, кроме вариационных?

- Да. Очень изящное доказательство. Но, видите ли, тут все разрывное.

- Не может быть! Но ведь... ведь это должно были открыть целый мир!

- Да, - сухо согласился он.

- Мне вспоминается одна работа Маниковского... - начал я.

- О, это весьма отдаленно. В лучшем случае... сходное направление.

- Сколько времени потребуется, чтобы пройти все, что вы тут сделали? спросил я. Он помолчал.

- Зачем вам? Я не знал, что ответить.

- Вы больше не будете летать?

- Нет, - сказал я. - Я слишком стар. Я бы не выдержал таких ускорений... и вообще не полетел бы, вот и все.