Возвращение с Западного фронта

Рут с благодарностью посмотрела на больную. Та улыбнулась. Теперь ее лицо выражало внимание и сосредоточенность, она полностью погрузилась в работу. От недавнего надрыва не осталось и следа. Легко и быстро мелькали спицы в бледных руках.

– Вот… – удовлетворенно сказала она. – А теперь попробуйте-ка сами.

Вечером вернулся Брозе. В комнате было темно. На фоне зеленоватого, как яблоко, вечернего неба броско выделялся сверкающий красный контур огромной бутылки «Дюбонне».

– Люси! – спросил он в темноту.

Женщина пошевельнулась на постели, и Брозе увидел ее лицо. От огней световой рекламы оно казалось чуть розовым – точно свершилось чудо, и она внезапно выздоровела.

– Ты спала? – спросил он.

– Нет, просто лежала.

– Фрейлейн Холланд ушла уже давно?

– Нет, несколько минут назад.

– Люси. – Он осторожно присел на край кровати.

– Мой дорогой. – Она погладила его руку. – Ты сегодня добился чего-нибудь?

– Еще нет, но скоро обязательно добьюсь.

С минуту она лежала молча.

– Я такое тяжкое бремя для тебя, – сказала она затем.

– Как ты можешь так говорить, Люси! Что бы я стал делать без тебя.

– Ты был бы свободен и мог бы делать все, что тебе вздумается. Даже вернуться в Германию и работать.

– Вот как?

– Да, – сказала она, – разведись со мною! Там тебе это поставят в заслугу.

– Опомнившийся ариец! Он подумал о благородстве своей крови и развелся с женой-еврейкой. Так я тебя понял? – спросил Брозе.

– Вероятно, примерно так это у них называется. Ведь вообще-то они против тебя ничего не имеют, Отто.

– Зато у меня немало против них.

Брозе откинул голову на спинку кровати. Он вспомнил, как его шеф явился к нему в чертежное бюро и долго разглагольствовал о новых временах, о том, какой он, Брозе, способный и энергичный работник, и, наконец, о том, как бесконечно жаль увольнять его лишь потому, что он женат на еврейке. Брозе взял шляпу и ушел. Через восемь дней он расквасил нос привратнику своего дома, бывшему одновременно уполномоченным нацистской партии по кварталу и гестаповским шпиком. Тот назвал его жену жидовской свиньей. Дело могло принять очень скверный оборот, но, к счастью, адвокат, нанятый Брозе, сумел доказать, что привратник вел антигосударственные речи за кружкой пива, и вскоре привратник исчез. Но жена Брозе не решалась выходить на улицу – не хотелось выслушивать оскорбления из уст униформированных гимназистов. Брозе не мог найти другой работы. Тогда они уехали в Париж. В пути жена заболела.

Зеленоватое небо за окном постепенно обесцветилось и потемнело.

– Было больно сегодня, Люси? – спросил Брозе.

– Не очень. Но я страшно устала. Как-то изнутри.

Брозе провел ладонью по ее волосам. В лучах световой рекламы аперитива «Дюбонне» они отсвечивали медным блеском.

– Скоро ты встанешь.

Она повернула голову.

– Что же со мной, Отто? Никогда ничего подобного у меня не было. Уже столько месяцев…

– Какое-то заболевание. Ничего страшного. Женщины часто болеют.

– А мне кажется, я уже никогда не выздоровею, – сказала она с какой-то внезапной безнадежностью.

Вечер за окном полз по крышам. Брозе сидел неподвижно, голова все еще была откинута на спинку кровати. В последних отсветах сумерек его лицо, такое озабоченное и испуганное днем, просветлело и успокоилось.

– Если бы только я не была такой обузой для тебя, Отто.

– Я люблю тебя, Люси, – тихо сказал он, не меняя позы.

– Больную женщину любить нельзя.

– Больную женщину любят вдвойне: она и женщина, и ребенок.

– Но я ведь ни то ни другое! – Ее голос стал каким-то сдавленным и совсем тихим. – Я тебе даже не жена! Даже этого ты не имеешь от меня. Я только обуза, больше ничего.

– У меня есть твои волосы, – сказал Брозе. – Мои любимые волосы! – Он наклонился к ней и поцеловал ее волосы. – У меня есть твои глаза. – Он поцеловал ее глаза. – Твои руки. – Он поцеловал ее руки. – И у меня есть ты. Твоя любовь. Или ты больше не любишь меня?

Он приблизил свое лицо вплотную к ее лицу.

– Ты больше не любишь меня? – спросил он.

– Отто… – слабо проговорила она и положила его руку себе на грудь.

– Ты больше не любишь меня? – тихо повторил он. – Скажи прямо! Я могу понять, что можно разлюбить бездеятельного мужа, не способного заработать хоть что-нибудь. Только скажи это сразу, любимая моя! Единственная!.. – угрожающе сказал он, разглядывая ее осунувшееся лицо.

Теперь ее слезы потекли легко, а голос зазвучал мягко и молодо.

– Неужели ты все еще любишь меня, Отто? – спросила она с улыбкой, от которой сердце его сжалось.

– Разве я должен повторять это тебе каждый вечер? Я люблю тебя так, что ревную к постели, на которой ты лежишь. Ты должна быть вся во мне, в моем сердце, в моей крови!