Я отнял одну руку от руля и обнял ее за плечи. Мы медленно ехали сквозь синие, мглистые сумерки, и, когда наконец увидели освещенные окна маленькой виллы, примостившейся, как темное животное, в пологой ложбинке, мы и впрямь почувствовали, что возвращаемся в родной дом.
Фрейлейн Мюллер ожидала нас. Она переоделась, и вместо черного шерстяного на ней было черное шелковое платье такого же пуританского покроя, а вместо крестика к нему была приколота другая эмблема – сердце, якорь и крест, – церковный символ веры, надежды и любви.
Она была гораздо приветливее, чем перед нашим уходом, и спросила, устроит ли нас приготовленный ею ужин: яйца, холодное мясо и копченая рыба.
– Ну конечно, – сказал я.
– Вам не нравится? Совсем свежая копченая камбала. – Она робко посмотрела на меня.
– Разумеется, – сказал я холодно.
– Свежекопченая камбала – это должно быть очень вкусно, – заявила Пат и с упреком взглянула на меня. – Фрейлейн Мюллер, первый день у моря и такой ужин! Чего еще желать? Если бы еще вдобавок крепкого горячего чаю.
– Ну как же! Очень горячий чай! С удовольствием! Сейчас вам все подадут.
Фрейлейн Мюллер облегченно вздохнула и торопливо удалилась, шурша своим шелковым платьем.
– Тебе в самом деле не хочется рыбы? – спросила Пат.
– Еще как хочется! Камбала! Все эти дни только и мечтал о ней.
– А зачем же ты пыжишься? Вот уж действительно…
– Я должен был расквитаться за прием, оказанный мне сегодня.
– Боже мой! – рассмеялась Пат. – Ты ничего не прощаешь! Я уже давно забыла об этом.
– А я нет, – сказал я. – Я не забываю так легко.
– А надо бы…
Вошла служанка с подносом. У камбалы была кожица цвета золотого топаза, и она чудесно пахла морем и дымом. Нам принесли еще свежих креветок.
– Начинаю забывать, – сказал я мечтательно. – Кроме того, я замечаю, что страшно проголодался.
– И я тоже. Но дай мне поскорее горячего чаю. Странно, но меня почему-то знобит. А ведь на дворе совсем тепло.
Я посмотрел на нее. Она была бледна, но все же улыбалась.
– Теперь ты и не заикайся насчет долгих купаний, – сказал я и спросил горничную: – У вас найдется немного рому?
– Чего?
– Рому. Такой напиток в бутылках.
– Ром?
– Да.
– Нет.
Лицо у нее было круглое, как луна. Она смотрела на меня ничего не выражающим взглядом.
– Нет, – сказала она еще раз.
– Хорошо, – ответил я. – Это не важно. Спокойной ночи. Да хранит вас Бог.
Она ушла.
– Какое счастье, Пат, что у нас есть дальновидные друзья, – сказал я. – Сегодня утром перед отъездом Ленц погрузил в нашу машину довольно тяжелый пакет. Посмотрим, что в нем.
Я принес из машины пакет. В небольшом ящике лежали две бутылки рома, бутылка коньяка и бутылка портвейна. Я поднес ром к лампе и посмотрел на этикетку:
– Ром «Сент-Джеймс», подумать только! На наших ребят можно положиться.
Откупорив бутылку, я налил Пат добрую толику рома в чай. При этом я заметил, что ее рука слегка дрожит.
– Тебя сильно знобит? – спросил я.
– Чуть-чуть. Теперь уже лучше. Ром хорош… Но я скоро лягу.
– Ложись сейчас же, Пат, – сказал я. – Придвинем стол к постели и будем есть.
Она кивнула. Я принес ей еще одно одеяло с моей кровати и пододвинул столик.
– Может быть, дать тебе настоящего грогу, Пат? Это еще лучше. Могу быстро приготовить его.
Пат отказалась:
– Нет, мне уже опять хорошо.
Я взглянул на нее. Она действительно выглядела лучше. Глаза снова заблестели, губы стали пунцовыми, матовая кожа дышала свежестью.
– Быстро ты пришла в себя, просто замечательно, – сказал я. – Все это, конечно, ром.
Она улыбнулась:
– И постель тоже, Робби. Я отдыхаю лучше всего в постели. Она мое прибежище.
– Странно. А я бы сошел с ума, если бы мне пришлось лечь так рано. Я хочу сказать, лечь одному.
Она рассмеялась:
– Для женщины это другое дело.
– Не говори так. Ты не женщина.
– А кто же?
– Не знаю. Только не женщина. Если бы ты была настоящей нормальной женщиной, я не мог бы тебя любить.
Она посмотрела на меня:
– А ты вообще можешь любить?
– Ну, знаешь ли! – сказал я. – Слишком много спрашиваешь за ужином. Больше вопросов нет?
– Может быть, и есть. Но ты ответь мне на этот.
Я налил себе рому:
– За твое здоровье, Пат. Возможно, что ты и права. Может быть, никто из нас не умеет любить. То есть так, как любили прежде. Но от этого нам не хуже. У нас с тобой все по-другому, как-то проще.
Раздался стук в дверь. Вошла фрейлейн Мюллер. В руке она держала крохотную стеклянную кружечку, на дне которой болталась какая-то жидкость.
– Вот, я принесла вам ром.
– Благодарю вас, – сказал я, растроганно глядя на стеклянный наперсток. – Это очень мило с вашей стороны, но мы уже вышли из положения.
– О Господи! – Она в ужасе осмотрела четыре бутылки на столе. – Вы так много пьете?
– Только в лечебных целях, – мягко ответил я, избегая смотреть на Пат. – Прописано врачом. У меня слишком сухая печень, фрейлейн Мюллер. Но не окажете ли вы нам честь?..
Я открыл портвейн.
– За ваше благополучие! Пусть ваш дом поскорее заполнится гостями.
– Очень благодарна! – Она вздохнула, поклонилась и отпила, как птичка. – За ваш отдых! – Потом она лукаво улыбнулась мне: – До чего же крепкий. И вкусный.