– Если бы я только мог подумать, Пат… вместо того чтобы шляться по кабакам, я бы… какой я жалкий болван… я звонил тебе от Альфонса и свистел под твоими окнами… и решил, что ты не хочешь говорить со мной… никто мне не ответил…
– Почему ты не вернулся, когда проводил меня домой?
– Вот это я бы и сам хотел понять.
– Будет лучше, если ты дашь мне еще ключ от квартиры, – сказала она. – Тогда мне не придется ждать на лестнице.
Она улыбнулась, но ее губы дрожали; и вдруг я понял, чем все это было для нее – это возвращение, это ожидание и этот мужественный, бодрый тон, которым она разговаривала со мной теперь…
Я был в полном смятении.
– Пат, – сказал я быстро, – Пат, ты, конечно, замерзла, тебе надо что-нибудь выпить. Я видел в окне Орлова свет. Сейчас сбегаю к нему, у этих русских всегда есть чай… я сейчас же вернусь обратно… – Я чувствовал, как меня захлестывает горячая волна. – Я в жизни не забуду этого, – добавил я уже в дверях и быстро пошел по коридору.
Орлов еще не спал. Он сидел перед изображением Богородицы в углу комнаты. Икону освещала лампадка. Его глаза были красны. На столе кипел небольшой самовар.
– Простите, пожалуйста, – сказал я. – Непредвиденный случай – вы не могли бы дать мне немного горячего чаю?
Русские привыкли к неожиданностям. Он дал мне два стакана чаю, сахар и полную тарелку маленьких пирожков.
– С большим удовольствием выручу вас, – сказал он. – Можно мне также предложить вам… я сам нередко бывал в подобном положении… несколько кофейных зерен… пожевать…
– Благодарю вас, – сказал я, – право, я вам очень благодарен. Охотно возьму их…
– Если вам еще что-нибудь понадобится… – сказал он, и в эту минуту я почувствовал в нем подлинное благородство, – я не сразу лягу… мне будет очень приятно…
В коридоре я разгрыз кофейные зерна. Они устранили винный перегар. Пат сидела у лампы и пудрилась. Я остановился на минуту в дверях. Я был очень растроган тем, как она сидела, как внимательно гляделась в маленькое зеркальце и водила пушком по вискам.
– Выпей немного чаю, – сказал я, – он совсем горячий.
Она взяла стакан. Я смотрел, как она пила.
– Черт его знает, Пат, что это сегодня стряслось со мной.
– Я знаю что, – ответила она.
– Да? А я не знаю.
– Да и не к чему, Робби. Ты и без того знаешь слишком много, чтобы быть по-настоящему счастливым.
– Может быть, – сказал я. – Но нельзя же так – с тех пор как мы знакомы, я становлюсь все более ребячливым.
– Нет, можно! Это лучше, чем если бы ты делался все более разумным.
– Тоже довод, – сказал я. – У тебя замечательная манера помогать мне выпутываться из затруднительных положений. Но тут намешалось много всякой всячины.
Она поставила стакан на стол. Я стоял, прислонившись к кровати. У меня было такое чувство, будто я приехал домой после долгого трудного путешествия.
Защебетали птицы. Хлопнула входная дверь. Это была фрау Бендер, служившая сестрой в детском приюте. Через полчаса на кухне появится Фрида, и мы не сможем выйти из квартиры незамеченными. Пат еще спала. Она дышала ровно и глубоко. Мне было просто стыдно будить ее. Но иначе было нельзя.
– Пат…
Она пробормотала что-то, не просыпаясь.
– Пат… – Я проклинал все меблированные комнаты мира. – Пат, пора вставать. Я помогу тебе одеться.
Она открыла глаза и по-детски улыбнулась, еще совсем теплая от сна. Меня всегда удивляла ее радость при пробуждении, и я очень любил это в ней. Я никогда не бывал весел, когда просыпался.
– Пат… фрау Залевски уже чистит свою вставную челюсть.
– Я сегодня остаюсь у тебя.
– Здесь?
– Да.
Я распрямился.
– Блестящая идея… но твои вещи… вечернее платье, туфли…
– Я и останусь до вечера.
– А как же дома?
– Позвоним и скажем, что я где-то заночевала.
– Ладно. Ты хочешь есть?
– Нет еще.
– На всякий случай я быстренько стащу пару свежих булочек. Разносчик повесил уже корзинку на входной двери. Еще не поздно.
Когда я вернулся, Пат стояла у окна. На ней были только серебряные туфельки. Мягкий утренний свет падал, точно флер, на ее плечи.
– Вчерашнее забыто, Пат, хорошо? – сказал я.
Не оборачиваясь, она кивнула головой.
– Мы просто не будем больше встречаться с другими людьми. Тогда не будет ни ссор, ни припадков ревности. Настоящая любовь не терпит посторонних. Бройер пускай идет к чертям со всем своим обществом.
– Да, – сказала она, – и эта Маркович тоже.
– Маркович? Кто это?
– Та, с которой ты сидел за стойкой в «Каскаде».
– Ага, – сказал я, внезапно обрадовавшись, – ага, пусть и она.
Я выложил содержимое своих карманов:
– Посмотри-ка. Хоть какая-то польза от этой истории. Я выиграл кучу денег в покер. Сегодня вечером мы на них покутим еще разок, хорошо? Только как следует, без чужих людей. Они забыты, правда?
Она кивнула.
Солнце всходило над крышей дома профессиональных союзов. Засверкали стекла в окнах. Волосы Пат наполнились светом, плечи стали как золотые.
– Что ты мне сказала вчера об этом Бройере? То есть о его профессии?
– Он архитектор.
– Архитектор, – повторил я несколько огорченно.
Мне было бы приятнее услышать, что он вообще ничто.
– Ну и пусть себе архитектор, ничего тут нет особенного, верно, Пат?
– Да, дорогой.