Возвращение Робин Гуда

– Давай. – Бэла ходила из комнаты в комнату, собирая на стол. Уже почти одетая, – сковородка. Николай лежал в постели и, судя по позе, покидать ее был не намерен. Он сказал. – Провалиться мне на месте, если я когда-нибудь что-либо подобное… Представь себе человека, для которого это естественно, как… слеза. Другого не подберу. Ну представь себе – сад. Полон персиков. – Бэлка принесла хлеб, что-то вспомнив, ударила себя по лбу и метнулась в кухню. С ножом. – Словно голова, которая ищет тело! – Он повысил голос. – Представь себе голову – бедный маленький волчок – клац, клац, по лесу. – Он вылез из одеяла по пояс, сел, помогая себе подушкой, размахивая руками – воодушевился. Чай. – На четвереньках влазишь, и в темноте натыкаешься руками – плод. И сразу открываются глаза. Это персик, который висит на ветке, и все течет, течет с него сок. – Бэлка застыла посреди комнаты (с ножом) – вздернув плечи, закатив глаза, склонив голову. Наконец, решив, что уже достаточно представляла, пожала напоследок плечами и шагнула к столу, сформулировав: – Опоздаешь. – Нелепо же думать, – одним движением спуская ноги на пол, – что ты бракосочетался с садом? Я, конечно, не Вася Мататон, чтобы сказать своей даме: по соображениям мистическим я решил дать тебе пососать хуй, – с другой стороны, и Вася Мататон не так плох. Не так, в смысле, глуп, как принято; мы как-то все с ним скользили друг мимо друга; каждый раз он награждал меня понимающим взглядом. Спасибо – больше не надо – я чай. Я правильно понял? тогда то что сейчас – какая-то у него секта – не более как жульничество. Человек шагал, утомился, и все пройденное обратил вспять, дурачить тех, кто так далеко не зашел. Художники тоже, случается, с полдороги начинают лепить попсу. Кто их за это упрекнет. Тот, кто сам за свой нос не заглядывал. – Бэла уже десять минут сидела столбом, но тут не вынесла, встала. – Я уже бегу. – И действительно: – Подожди, я сейчас. – Они вышли из дома. – Тебя твой… – Бэлка оглянулась, проницая стены и потолки и вперяя глаз-алмаз в третий этаж, где Максим собирался на работу, – не увидит?.. – И что теперь мне делать? Что он меня увидит? Спецом наколоть себе еще одну ромашку? любит не любит? – Бэла озадачилась, повела плечом. – А если… – решилась она; но Николай перебил: – Если! Если – такое мне тоже приходило в голову – если, в то время как я тут корячусь, мозги выворачиваю… Вдруг вся сумма того, что мы зовем своими пониманиями – никакое не понимание, просто привычка, заложенная в… неживую часть организма? Когда они там роют землю, не так, как попало, а так, как роет ее… сикстильён лет этот, как его называется, вид, ихний, род? Им тоже кажется: эврика! вошло?..! Да уймись ты! забудь про него! зови меня Петрович, если тебе легче. Ты конвейер когда-нибудь видела?..

Он остановился. Пришлось и Бэле. Они стояли где-то метрах в 50 от остановки.

– Видела, правда? Что они там у вас выпускают? Вставные челюсти? Ну представь себе этот конвейер – вот едет, медленненько себе деталь… Доехала до конца – и брык. Про-валились в бочку!.. А из-за горизонта уже другая взошла и движется по следам первой и в виду ее же. И все понятно – и с той, и что с этой, в принципе, они могут глядеться друг в друга, как в зеркало… А когда ты тормозишь, как в жопе кость, тебе кажется, что все остановилось. Тебе кажется, что ты один. Тебе кажется, что ты никуда не едешь. Тебе кажется сколько угодно, но под тобой та же лента, – просто перспектива потеряна. Тогда к чему эта комедия? А над седою могилой рыдает отец-прокурор. Ты понимаешь? Бэла?.. Пойдем скорее, я опоздаю на хрен. – Что в Бэлке хорошо: она никогда не даст себе труда осознать, что остановился-то он. Даже если и вспомнит, сочтет это настолько несущественным… Она сказала: – Приходи ко мне после работы – м? Чаю попьем… в оранжерее, – она фыркнула, словно удивившись неосуществимости своего обещания, но тут же приняла серьезный вид: – Галка кипятильник купила. – У меня есть кипятильник, – сказал он, – на работе. Слушай – давай, скажи ему при встрече: Николай-де кланялся. Письмо, скажи, пишет – и вам, и матери. Он с тобой здоровается хоть? Заодно и поздоровается.

В коричневой порванной по рукаву куртке, в толстых стеганых штанах, заправленных в резиновые сапоги, она только что пришла из лесу. В котором она собирала бутылки, – тележка, в которой лежала обыкновенная хозяйственная сумка, до половины пустая, ожидала ее у двери. Которую она не стала отпирать, отправившись сначала взглянуть на Николая, – он сидел под козырьком на ступеньках; точно там, где она, когда приехал сюда в первый раз. Потому что был дождь. Он еще моросил, – Ты зачем приехал? – Низачем, – сказал он. – Денег нет. Это вам подарок.

– Что так? – она спросила, точно как Наташа. И не глянула. – Не наработал, – сказал он.

Она повернулась и молча пошла в дом. Николай взял со ступенек мешок с книжками и двинулся за ней.