Возвращение принцессы

Он шел длинным стылым коридором своей бывшей школы-четырехлетки, по-хозяйски похлопывая ладонью по мешкам с цементом, составленным в ряд. Шел, проверяя бегло, на глаз, все ли ящики с гвоздями целы, не сперли ли чего из мелкой сантехники, купленной Олегом самолично.

Он всему здесь знал цену, вел счет. Сторож плелся за Олегом по пятам, вполголоса повествуя о том, как непереносимо трудны и смертельно опасны его, сторожа, трудовые будни, его бессонные бдения с шашкой-винтовкой наперевес, ибо чуть сумерки, а уж лезут изо всех углов, вон, из оврага и из лесу, окрестные злодеи-вороги, точат свои ножи, наступают по всему фронту. Всякий жаждет обчистить Олеговы угодья, креста на них нет, упыри, воровское племя, кому — мешок с цементом, кому — ящик гвоздей…

— Но ты начеку? — перебил его Олег, поглядывая на окна, еще не застекленные заново: где — старые рамы, где — и вовсе сквозной проем, за которым овраг, осенние поля и неровная темная кайма соснового бора.

— Я-то начеку, да мне бы — чек, — съязвил находчивый сторож, местный юродивый, бывший завклубом. — Мне бы чек, а еще лучше — наличкой.

— Будет тебе наличка, погоди. — Олег открыл дверь в актовый зал, осмотрелся.

Запустение, сырость, прогнившие доски. Шаг в сторону ступишь — провалишься вниз, в подвал. Чердак разворочен. Пустые глазницы незастекленных окон. Вместо сцены — гнилой остов.

Но сцена будет, театр — будет, все будет так, как Олег задумал. Вот эта стена сможет подниматься, и тогда вообразите: весна, цветущие яблони, вот здесь, в заброшенном школьном саду, мы поставим ряды для зрителей, мы сколотим удобные широкие лавки… Занавес открывается… Олег ведь купил, успел купить целый тюк, прорву, уйму жатого бархата цвета густого темного меда.

Он покупал этот бархат восемнадцатого августа, в маленьком магазинчике на Лосинке, а хозяин лавки, пожилой еврей, говорил ему, выписывая чек: «Ну, и куда вам столько? Театр свой строите? Вы что, не слышите радио? Лида, сделай для этого глухого громче! О-ой, милый человек, у нас в России вся жизнь — театр. Театр военных действий».

— Ильич! — окликнули Олега.

Он очнулся, оглянулся на зов.

Семь нетрезвых архангелов, точнее архаровцев, семеро мужичков с испитыми плутовскими рожами, бригада шабашников, одинаково крепенькие, коренастые, мелкие, — Олег звал их, коверкая фамилию знаменитого французского зодчего, Ле Кургузье, — семеро кургузых работяг-стройподрядовцев стояли за его спиной тесной группкой, выжидательно, с надеждой глядя на Олега.

— Привез? — решился наконец Сеня, главный, обнимая натруженной дланью висевший на боку рюкзачок. Рюкзачок отозвался веселым стеклянным звоном.

— Я же сказал: привез, — кивнул Олег.

Семеро не проронили ни звука. На хитрованских их рожах разлилось, впрочем, предвкушение неизъяснимого и длительного блаженства, сладостное предчувствие грядущих недельных запоев, шумных, с размахом, загулов, где всему будет место и час: и радостной пьяной драке, и дружному разгрому пристанционного киоска, а бабе своей, чтоб не тявкала, можно будет крикнуть с надрывным хмельным негодованием: «Я зар-р-работал?! Зар-р-р-работал, блин?! На те двести, уйди, убью, Валентина!»

— Так. — Сеня поставил рюкзачок на пол. Помолчал, сопя. — Так Значит, как договаривались. По сто пейсят зеленых на брата. Наружку мы тебе осмотрели. — Сеня стал загибать корявые темные пальцы: — Трещины заделали, цоколь восстановили. Плитку поклали, слесарку мы те сделали…

— Наполовину, — уточнил Олег.

— На большую половину, — угрюмо возразил Сеня.

— Половина, Сеня, на то и половина, что — пополам. — Олег достал из-за пазухи тысячу баксов, все, что заработал за два эти месяца, плату за стыд, за позор, за «тужься, милая, тужься».

— Мусор мы тебе разгребли, стекло убрали, — продолжал Сеня, гладя на стопку долларов остановившимся немигающим взглядом, взглядом такой силы, что сила, скажем, земного притяжения была по сравнению с ним — пшик, ничто, напрасное колебание воздуха. Еще минута, казалось, — и зеленые бумажки, выпорхнув из руки Олега, устремятся в Сенину трудовую ладонь стройным косяком перелетных птиц, спешащих к родимому югу.

— На. — Олег вручил Сене деньги, добавил: — Пятьдесят я вам должен.

— Пятьдесят мы тебе прощаем, — великодушно молвил Сеня, неторопливо и задумчиво пересчитывая деньги.

— Что так? — насторожился Олег.

Сеня молчал, занимаясь подсчетом. Ле Кургузье придвинулись поближе к атаману, напряженно и недоверчиво следя за равномерными движениями Сениного большого пальца, обильно смоченного слюной.

— Как это — прощаете? — допытывался Олег. Его тревога росла, и он заговорил почти заискивающе: — Я отдам! Скоро банк мой распечатают, деньги будут. Мужики, у меня деньги есть, подождите еще немного. Только давайте уж начинать, мужики! Зима на носу, попаузили, и хватит… Долг я вам отдам, давайте продолжать работу-то! В счет будущих денег.

Сеня спрятал доллары в нагрудный карман и хмуро сказал:

— Ильич, мы уходим. Не взыщи, Ильич.

Олег обмер.

— Куда уходите? — спросил он хрипло.