Возвращение‌ ‌«Пионера»

Похолодев, Сергей проверил одежду. Резко успокоился, обнаружив, что паспорт, бумажник, кэш и карты в нем, как и все остальное, на местах, но на всякий случай вскочил, чтобы выдернуть, почти не задев голову толстухи, чемоданчик — и чтобы высмотреть все-таки наглого пацана.

Высмотреть не удалось: народ в проходе, покачиваясь по-пингвиньи, пополз к открывшимся дверям. Если пацан и умудрялся протискиваться сквозь эту жаркую динамическую систему, то разглядеть его не удавалось — да и смысла не было.

Сергей бегло проверил чемоданчик, совсем успокоился и ловко встроился в пингвинью шеренгу.

Уже через полминуты он снова, в последний раз, забыл наглого пацана, который исчез непонятно как, который говорил неприятные банальности и с которым Сергей тридцатью шестью годами раньше конкурировал за место участника экспериментальной исследовательской группы Министерства общего машиностроения СССР, проходившей в давно уничтоженных документах под кодом «КБПД “Пионер-12”».

Другой пролог Через сутки, даже меньше

Костер оглушительно щелкнул, выбрасывая пучок искр. Остальные отшатнулись, поэтому я заржал и, наоборот, чуть придвинулся к огню — так, что кожа на скулах и даже глаза резко высохли и нагрелись, а от выставленной руки пахнуло паленым волосом. Есть, значит, у меня растительность на тыльной стороне ладони. Вернее, была.

— Давай-давай, сгори еще сейчас.

Мы сидели вплотную, но никого и ничего, кроме слоистого огня, видно не было. Голоса как будто сгущались из темноты — этот справа, другой слева. Прикольно.

— Это приказ? — осведомился я, обозначив, что если да, то прямо сейчас спляшу в огне, как болгарская девушка из «Клуба кинопутешествий».

— Кто же тебе прикажет, — снисходительно протянули с другой стороны.

— А вот, — сказал я торжественно и вернулся на бревно, поерзав задницей, чтобы подвинулись. — Помните об этом, дети мои.

Справа прилетело по башке.

— Давай-давай, резвись, пока можно, — сказал я безмятежно. — Завтра под трибунал за такое пойдешь.

— Вот ведь. А у тебя эта, как ее, гауптвахта есть?

— Устроим, — сказал я. — Может, и пистолет выдадут.

Слева хмыкнули. Я завелся:

— Чего ржешь-то? Сейчас даже пилотам в самолетах выдают, чтобы в Турцию и в этот, Израиль, не угоняли. А у нас не самолет вообще-то.

— Ты куда угонять будешь, в Турцию или Израиль? — немедленно спросили слева.

Справа подхватили:

— А можно на тропические острова, чтобы тепло, апельсины, бананы, океан, птички всякие?

— Попугаи, — подхватил я и томно протянул: — Вы не были на Таи-ити?

По спине будто провели мокрым одеялом: от степи дунуло. Я завозился и тут же замер: справа меня с шуршанием накрыл кусок настоящего одеяла, теплого. И тут же другое одеяло накрыло слева — с головой.

Я проглотил едва не вылетевшее из горла «Э, чо творите-то», зажмурился и некоторое время висел в темной, но очень уютной тесноте. Спереди она была жаркой, сзади — согревающейся из прохлады, снизу — твердой и неровной, сверху — холодной, бесконечной и манящей, справа и слева — теплой и родной. Манящей вправо.

Можно было попробовать просунуть правую руку, приобнять там или просто потрогать, но это было неправильно и нарушало условия тесноты, которые никто никому не ставил, но которые все понимали и так. Как-то. Телом и душой. Теплом, которое поднимается, вытесняя холод сладкой дрожью.

Наверное, это и называется счастьем, вдруг остро понял я.

Я потер нос, в котором защекотало, и бодро сказал:

— Что там с углями, готовы? Картоху закладываем?

— Рано. Сгорит, — сказали слева, где все шибко умные и рассудительные.

Вот и ладушки. Шевелиться не хотелось вообще.

Жаль, язык у меня всегда готов шевелиться. Без согласования с остальным мной.

— Боимся, ребзя? — осведомился я вполголоса.

Справа фыркнули, а слева спросили:

— Сам-то как?

Я вытянул ноги к огню, пошевелил стремительно накаляющимися резиновыми носками полукед и сказал:

— А смысл? Лететь надо? Надо. Кто-то, кроме нас, сможет? Не сможет. Мы готовы? Готовы. Для нас все всё сделали? Ага. Так фигли тут выпендриваться? И фигли бояться?

— Страх — он же не спрашивает.

— А я не отвечаю.

— Лишь бы брякнуть чего, — одобрительно, кажется, сказали справа.

— Учись, мать, у дедушки, пока он жив.

Я зашипел, убирая скрючившиеся от жара ноги, и быстро, пока мне со всех сторон не принялись напоминать, насколько все тут старше меня, спросил то, о чем спрашивать вообще не собирался:

— Как вы думаете, нам Героев дадут?

— Размечтался, — фыркнули справа и тут же добавили почти без паузы: — А чего нет? Всем дают, а мы чем хуже?

— Возрастом, — с раздражающей, как обычно, рассудительностью напомнили слева. — И вообще, я не уверен, что в невоенное время пионеры-герои возможны.

— Если не уверен, меня спрашивай, — посоветовал я. — Фотку Брежнева в пионерском галстуке видел? В «Артеке» там и так далее. Ну и все. А он сколькижды герой у нас был?

Справа хмыкнули, слева зашевелились, явно готовясь рассказать древний анекдот. Это надо было опережать:

— Да-да, помним-помним, «к Жукову не полечу, у него звезды порохом пахнут, а у тебя липой». У нас-то не липой будут.