Возвращение Орла. Том 2

С утробной тоской чувствовал, что по какому-то не выразимому словами главному параметру не дотягивает до этой девушки. За её внешней простотой, платьицем, тапочками, даже за приятельской расположенностью к нему (которую в любом другом случае он быстро переплавил бы из приятельской во флиртовую), как утёс за ночующей у него на груди золотой тучкой, угадывался совершенно другой человеческий материал, даже название ему Семён подобрать не мог: всё сине-чулочное – а это первое, что просилось в определение – было слишком примитивно, никаким синим чулком, недотрогой, букой она, конечно, не была; ведьмаческое (второе, что приходило на ум) – наоборот, слишком неестественно, даже у очень молодой ведьмы, ведьмы пусть и в простом, языческом смысле, обязательно торчала бы из души какая-нибудь нарочито неприкрытая каверза… Но особенно сбивало с панталыку непонимание её возраста: в один момент она казалась ему маленькой девочкой, беззащитной из-за своей детской доверчивости, и тогда хотелось спрятать её от этого мира в ладошках, защитить, согреть… а в следующее мгновенье годилась в матери, впору упасть ей на грудь и самому залиться детскими слезами… и реже всего она виделась в своих двадцати шести, но даже тогда, представ вдруг перед ним поверх обычного уже морока томно-сладкой и желанной, и тогда даже, что и было совсем необъяснимо, вместо того, чему стоило бы подняться, из муладхары поднималось некое заморское кундалини и топило в щенячьем восторге все банальные и такие неожиданно жалкие плотские желания: вместо женщины появлялась девушка из детских мечтаний, девица из сказок… и – Дева.

Пробовал представить её матерью. Не получалось. Не про неё, видно, розановский канон, где девушка без детей – грешница, про неё скорее горьковский, по которому все женщины неизлечимо больны одиночеством, только одни, включая многодетных матерей и многомужних жён, – латентные, а другие, вот такие, как Катя, – явные… Хотя… хотя как раз явных симптомов, вроде устало-зовущего взгляда, с разной степенью тщательности упрятанного в томность, у молодой дединовской вещуньи и не было. Наоборот, это ты рядом с ней начинаешь казаться себе одиноким и всеми покинутым и ловишь себя на желании попроситься в угадываемую за ней свиту.

И ещё имя: Катя… Вот ведь! Кремневое «К», открытое, но тоже по-своему, «по-гласному» каменное «а», эталонной твёрдости «т» – разве можно такие звуки надевать на прекрасное, хрупкое созданье?! В этом трезвучии живёт эхо неотвратимого наказания, жёсткое требование ответа даже за не совершённое, но предполагаемое, возможное при малейшем отклонении от собственной природы, преступление. Недаром кат по-старому – заплечных дел мастер… Но «я»! Как оно смягчает это эхо (как и все, почти все русские имена – Коля, Валя, Маня, Толя, – все, которые нужно смягчать. Немцы не умеют говорить по-русски правильно, потому что им уже недоступно это неразрывное смягчение изначально жёсткого смысла, превращение его безжалостного природного звучания в человеческое – Катя, у них разрыв: Кат я, Кол я, Вал я)…

А иногда ему даже казалось, что под этим платьицем вообще нет тела или, по крайней мере создано оно совершенно из другого материала, чем тело жены и двух его лыткаринских подружек, или что внутри этого тела, обманного, спрятано настоящее, то самое другое… И он – поэт, футболист, физик-ядерщик! – был ей, мышке музейной, катастрофически не ровня. Чувствовал, что её тайна тут и кроется, в нём, не способном достичь нужной высоты в уважении и почитании Девы, то есть он недостаточно для этого Герой. Это минус, но есть и плюс: при ней он с какой-то прописной очевидностью ощущает необходимость стать им…

И на понимание этого натолкнула его опять-же она:

– Мужчинам только кажется, что они отцы, они – дети. Знаешь, в чём ваша беда? Вам не хватает настоящих женщин, которые не позволили бы вам не быть героями. Ваша беда, наша вина. Все ругают, и будут долго ещё ругать и валить всё на мужчин, ошибочно полагая их изначально сильными, а вы слабые… посмотритесь в зеркало! Но вы не виноваты… то есть, вы, слабые, не так сильно виноваты, как мы, сильные. Не знаю, как правильно сказать, но я чувствую, что у этой земли, у этих рек и полей сущность – женская… точнее, в женскую душу сила из этой земли льётся свободней, поэтому её в нас больше, и уже через нас она перейдёт, должна бы переходить в вас…

– Благородно, конечно, но не думаешь ли ты этим благородством совсем добить нашего пьяньчужку?

– Нет, потому что это – правда. Нашему человеку от правды хуже не бывает… по-честности… так ваш Аркадий говорит?

– Неужели здесь вся сила от женщин? И никак не может быть по-другому?

– Может, но когда на этой земле появляются мужчины со своей силой, от неё только разор. Вот увидишь, скоро опять придут сильные мужчины, сильные своей силой, и земля от их силы заплачет. Да так уже бывало. У силы, которая не через нас, другой цвет и чужой запах…

– Назад в матриархат? Да здравствует бабий век? Катька-Анька-Лизка-Катька?